Артем Литвинов - Пылающая комната

Стэн никогда не говорил об этом Крису, но он безумно любил концерты «Ацтеков». Это была не та музыка, к которой он привык, но ее жесткий завораживающий ритм, внезапно прорывающаяся мелодичность, звучание гитары Грэмма, то чистое, как пение ангелов, то поднимающееся до какого-то дьявольского вопля, нервический ритм барабанов Крошки Пэтти, невидимый, но заключающий все в точную ритмическую канву голос баса Арчи казались ему исполненными удивительной жестокой гармонии, прекрасной в своей угловатости. А вокал Криса был превыше всего. В этом чистом, сильном, с легкой хрипотцой голосе был такой подлинный трагизм, что Стэн иногда не мог сопоставить этот инфернальный звук со своим другом, который никогда не задумывался, что будет в следующую минуту и в чем смысл его существования. Но слушая его, Стэн всегда чувствовал, как мощная, сметающая все на своем пути сила исходит от Харди волнами, словно от эпицентра урагана. Он понимал этих несчастных девчонок. Он их отлично понимал. Сердце его билось в несколько раз быстрее положенного, он прижал к груди кулак и смотрел на Криса, не отрываясь. Сейчас ему казалось, что все его муки и переживания — ничто, когда эта сила входит в него, и заставляет сердце биться в одном ритме с ударными.

Крис спел несколько песен, в том числе и «Змеелова», которого он пел теперь на каждом концерте. Стэн знал, что Харди поет для него, и ему это было приятно. Иногда перед концертом он просил Криса спеть ту или иную песню, и тот всегда исполнял его просьбу. Каждая песня сопровождалась экстатическим ревом, и, когда Крис допел последние слова «Жертвоприношения», какая-то растрепанная девица все-таки выскочила на сцену и кинулась ему на шею. Крис коротким жестом отстранил телохранителей, бросившихся на выручку и, прижав девушку к себе, крепко поцеловал ее в губы. У Стэна сердце застыло в груди от ревности, как глупо бы это ни было, но он тут же рассмеялся, смотря на то, как девчонка уходит со сцены, покорно, как овечка, оглядываясь на Криса почти с ужасом. Внизу ее окружили подружки, со смертной завистью в глазах, они, видно, пытались расспрашивать ее о чем-то, но за гулом восхищенной толпы, они вряд ли слышали сами себя.

«Ну, я тебе устрою», подумал Стэн, он отлично знал, что Крис это проделал исключительно ради поддержания имиджа, но ревность все равно душила его. Однако тут произошло нечто, заставившее Стэна надолго забыть о неизвестной девушке, получившей поцелуй Харди.

Крис поднял руку ладонью вверх, призывая всех к молчанию. Толпа затихла. Всем было известно, что сейчас Крис будет «посвящать песню». Он делал это не очень часто, песни посвящались тоже избранным, например, жене Арчи, матери Криса или, в редких случаях, какому-нибудь коллеге по рокерскому цеху, безвременно скончавшемуся от СПИДа или передозировки. Например, Стэн знал, что одна из ранних песен «Ацтеков» посвящена памяти Фредди Меркьюри. Впрочем, «ацтеки» предпочитали живых, и не было в городе такой девушки, которая не мечтала бы о том, как ее имя произнесет со сцены Крис Харди.

Итак, Крис поднял руку и объявил:

— Сейчас мы сыграем вам новую песню. Она с нашего следующего диска и посвящена… — Крис сделал многозначительную паузу, а когда заговорил снова, Стэну показалось, что он слышит в его голосе звенящую нотку напряжения — моему другу Тэну Марлоу! — ноги у Стэна сделались ватными, он прислонился к стене. Ему казалось, что все смотрят на него, хотя единственный, кто правда глядел в его сторону, был довольно улыбающийся Айрон. Стэна словно кипятком облили, он испытывал дикую злость на Криса за то, что тот вот так, со сцены выкрикнул его имя, сразу обнажив связь между ними и сделав ее достоянием этой толпы, за то, что он произнес эти два слова, которые были запретными для самого Стэна все четыре года. А с другой стороны, он чувствовал себя ужасно, непристойно счастливым, словно это очередное доказательство любви Криса было самым важным, словно он все время боялся, что Крис стыдится этой связи, а теперь понял, что нет, Крис гордится ей.

Харди подождал, пока толпа перестанет изливать свою радость по адресу неизвестного ей Марлоу, и уже тише закончил:

— Песня называется «Табу».

От этого слова Стэну стало еще хуже. Он даже не представлял, что мог написать там Крис. Вдобавок, это была аллюзия на недавно вышедший скандальный фильм, который они с Крисом смотрели вместе, и Харди был просто заворожен историей мальчика-самурая, даже написал потом песню под названием «Демон», которая тоже должна была войти в новый диск. Стэн в ожидании самого ужасного, не отрываясь, смотрел на своего друга, который отошел от края сцены, волоча за собой микрофон, и чуть заметно кивнул Джимми, давай, мол. Джимми кивнул в ответ, прищурился, лицо у него стало такое, как будто он прислушивался к чему-то трудно уловимому, и тронул струны. Гитара издала протяжный, пробивший Стэна до самых костей вопль. И тут вступили барабаны, их безумная дробь нарастала, как грохот мчащейся на берег волны, Крошка приподнялся над своим табуретом, лицо у него сделалось совершенно невменяемое, кончик языка облизывал губы, и Стэн подумал, что наверное так ударник выглядит в момент наивысшего сексуального напряжения. Тут же снова вступила гитара и почти одновременно с ней — Крис.