Леонид Леонов - Русский лес

«Разве в райских кущах бывают лесники?»

Она не поняла его признанья, возводившего ее в ранг ангела.

«Вот уж не знаю... но только ужасный баловник. Боже мой, сколько возни с вашим братом!»

Простодушие ее доверчивой жалобы и новый, очень кстати перехваченный, через весь стол, сощуренный и недобрый взгляд Чандвецкого толкнули молодого человека выйти за стеснительные рамки первого знакомства.

"О, если бы у меня имелась... — и вложил особое восторженное содержание в свою паузу, — имелась сестра такая, у вас не было бы брата тише и послушней меня! Впрочем, ваше знакомство с лесниками внушает мне дерзкую надежду... Скажите, можно мне по праву безграничного подчинения и покорности называть вас просто дама Эмма... как паладину, как в стихах, как сестру?"

В ответ она посмотрела на него испуганно, перестала есть и замолкла: видно, никто еще не говорил с нею так. Нельзя было придумать тяжелее кары в наказанье: больше Саша Грацианский не видел ее глаз. И вот ему уже трудно стало переносить их отсутствие даже на тот короткий срок, пока опускались ресницы.

В ее волосах еще сверкали необсохшие капельки влаги. Он спросил тоном, каким дети просят прощенья:

«Скажите мне... ну, пожалуйста... на улице дождь?»

Она простила его сразу:

«Да, с пронизывающим ветром...» — и слегка поежилась от воспоминания о непогоде.

«Это осень. Все знают, что она однажды придет, и все же она приходит неожиданно. Потом мы жалеем, что лето ушло. Так и в жизни... Хотите согреться? Я налью вам вина».

«Не надо. Я нехорошая, когда пью... Кроме того, он не велел мне пить сегодня».

Но Саша Грацианский пересилил, налил ей, тешась бешенством Чандвецкого, который по-прежнему из-под приспущенных век украдкой следил за ними. И дама Эмма подчинилась Сашину желанью и сделала глотка три с таким видом, словно нарушала супружескую верность; подумала и со вздохом отпила четвертый. Ее глаза потемнели, и порозовели чуть раздувшиеся ноздри... и тогда что-то новое, чего не знал раньше из своих мимолетных встреч с женщинами и чего не могла доставить юная и щедрая Наташа Золотинская, с головой захватило Сашу Грацианского. Не смея пока выразить это в одном слове, где мольба сливается с обязательством, он заговорил о чем-то постороннем, пышно и много, потому что и тогда уже страдал даром красноречия; он предпочитал покорить свою даму пиротехникой ума, блеском накануне вычитанных знаний и вынудить к сдаче без каких-либо существенных ограничений для себя. Возможно, он заранее предчувствовал свой жребий — судьбу паучка, подергивающего паутинку, на другом конце которой находится предмет его любви, его добыча и могила.

«Зачем все это... боже мой!» — только и сказала дама Эмма.

... После ужина все перешли в соседнее помещение петербургско-мавританского стиля, с напитками, сластями и табаком на низких мозаичных табуретках. Часть гостей с хозяином и Чандвецким во главе уселась на двух столах за карты, снова при свечах, потому что люстра едва пропускала свет сквозь плавленое цветное стекло, кусками вкрапленное в чеканный обод. С намерением продолжить атаку Саша Грацианский устроил было уютное гнездышко в полутьме за колоннами, но пока бегал за вторым креслом для своей дамы, ее отбил, увел Дорбынь-Бабкевич. Окруженный поклонниками, он в качестве будущего командора описывал маршрут и возможные бедствия предстоявшего через неделю автомобильного пробега по средней России.

«И вы не страшитесь, Дорбынь, что по ходу вашей эскапады, э... вам придется, заночевать в каком-нибудь таком, э... зараженном ауле?» — озабоченно и несколько запинаясь осведомился незаконнорожденный, через монокль изучая смельчака.

«Сир! — пылко рванулся тот ему навстречу, вовсе не потому, что уже окоселая личность эта обладала правом на помянутый титул, а потому, что такое обращение возвышало его в собственных глазах. — Стихия всегда неласкова к своему покорителю, но истинный спортсмен, идя по следам своих великих предшественников, Стенли и Миклухо-Маклая, не страшится никаких лишений!»

«Но, боже мой!.. — ужаснулась дама Эмма, и Саша Грацианский дрогнул, услышав ее низкий, грудной голос. — Что же вы станете делать, если под вами в дороге взорвется мотор?»

«Мадам... — бесшабашно отрезал этот герой своего времени, сплетя ноги в невыразимых желтых гетрах и опираясь локотком на каминный экран бисерного шитья, — тогда я уйду в мать сыру-землю с воспоминаньем о таинственном блеске ваших чудных глаз, мадам!»