Михаил Веллер - Фантазии Невского проспекта (сборник)

Вялым фруктом висел он под поручнем, безучастно глядя на проносящийся Строгановский дворец, в тихом дворике которого так хорошо было выкурить некогда сигаретку на пустой скамейке, отделившись тяжелой старинной калиткой от бегучего гама Невского; на рыбный магазин, где кроме пучеглазых океанических чудовищ давно ничем не потчевали; на магазин сорочек, где никогда не было приличных рубашек его, ходового тридцать девятого, размера; на «Кавказский» ресторан, где он вообще как-то ни разу не был; на Казанский собор, куда он однажды водил жену, тогда еще невесту, и с тех пор хранил знание, что это красивейший собор в Ленинграде, а архитектор Воронихин, из крепостных, был на самом деле внебрачным сыном графа Строганова, того самого, чей дворец.

Там проплыла Дума, а на каланче Думы — часы: а на часах — без пяти девять.

Мамрин моргнул, подумал, послушал пустое позванивание под черепной крышкой. С нетвердой преступной улыбкой обратился к соседу:

— Который час на ваших, не скажете?

Вздернулся серый дутый рукав, обнажив пластмассовые «Диско»:

— Семь минут десятого.

— А там? — Мамрин кивнул за окно, но Дума уже сдвинулась за обрез стекла, парень не понял.

В аркадах Гостиного таранились по спискам и без списков покупательские колонны, на Галере кучковалась, перекидывая сделки, фарца, а на Садовой, над трамваем, над серым камнем, за угловым, огромным, выгнутым, многостекольным окном Публички — часы, привычные, круглые, малозаметные постороннему, и стрелки — вразлет: девять часов пятнадцать минут! будьте любезны!..

В прострации Мамрин миновал Катькин садик — и решился, с неловкостью ощущая запретную бестактность своего вопроса:

— Который час?

— Десять, — доброжелательно отозвался золотозубый мешок.

Изящноусый кавторанг предъявил из-под черного сукна «Командирские» с красной звездочкой и фосфорными стрелками:

— Десять сорок две.

— Вы уверены? — странно спросил Мамрин.

Кавторанг отвечал с превосходством:

— Хронометр!

Усмехнувшись мстительно, Мамрин без церемоний дернул за меховой локоток надменную манекенщицу, запустив традиционной до идиотизма фразой: «Девушка, который час?». Девушка шевельнулась презрительно. Мамрин допытывался: «А то вот товарищ утверждает, что сейчас без четверти одиннадцать». Сменив гнев на милость:

— Пять минут двенадцатого, — обронила она в сторону.

— Ну что вы, у меня в одиннадцать лекция в училище, — опроверг моряк.

— Плакала ваша лекция, — без сочувствия сказала манекенщица.

Тетища с сумищей, ядреный и несъедобный продукт городского естественного отбора, до всего дело, встряла судейски:

— Без двадцати двенадцать. Я к двенадцати в больницу к мужу еду, всегда в это время.

— Вы что, нездоровы? — гуднул немолодой работяга. — Я к семи на смену еду.

Все ехали по своим делам.

Оставив их разбираться, Мамрин угрем заскользил к кабине, протискиваясь и извиваясь. Огромную баранку пошевеливала брюнеточка в стрижке «под полубокс» (так это раньше называлось?). Мамрин пленной птицей заколотился в перегородку. У перекрестка она отодвинула форточку:

— Билеты?

— Вы по расписанию едете? Что? по расписанию?

— По, по!.. — захлопнула отдушину и, пробурчав совсем не девичье, но вполне солдатское, нажала педаль хода. «А время?» — булькнул в стекло Мамрин, уж заметя: часы в приборной доске — на половине первого.

— Сейчас ровно час, мужчина, — помог студент, очкатый-бородатый.

— Ночи! — добавил его друг, и, гогоча, они вывалились:

— Сколько времени, ваше величество?

— Сколько вам будет угодно, ваша честь!

Рухнув на площадь Восстания, Мамрин утвердил со всей возможной прочностью ноги и воззрился в охватившее его пространство. Гранитный дурацкий карандаш, увенчанный геройской звездой, торчал, как ось, посередине беспорядочного вращения каменной, бензиновой, металлической, людской мешанины. Беспросветный стальной колпак без малейших проблесков светила покрывал ее.

И победно и непререкаемо слали знак на все четыре стороны света циферблаты твердыни Московского вокзала: час. Двадцать минут пятого. Семь сорок. Одиннадцать ноль семь.

— Сколько времени!!! — воззвал к небесам Мамрин. Небеса опустились, и Божья ладонь прихлопнула егозливую букашку.

— …Почему шумим? — спросил сержант, и передвинул рацию на ремешке к груди.

— Сколько времени? — уцепился Мамрин.

— А в чем, собственно, дело? — сержант неодобрительно принюхался.