Лариса Райт - Мелодия встреч и разлук

— Это вы… — зачарованно повторяет девушка.

— А это? — Мужчина кивает на пакет. Зина вытягивает шею, заглядывает внутрь: мешок доверху набит знакомыми конвертами. — Это вы?

— Я, — соглашается, не отводя взгляда.

— Зачем? — Простой вопрос, требующий такого же простого ответа, который Зинка до сих пор не нашла.

— Я… Я не знаю… Просто…

— Совсем не просто!

— Да, верно. Я лишь хотела, чтобы…

— Чтобы что? — Он вскакивает, наступает на Зину. Глаза сужены, рот перекошен в какой-то горькой, ядовитой злобе.

— Чтобы вам было легче, чтобы вы захотели вернуться! — Девушка кричит и чувствует, как вместе с голосом надрывается сердце.

— Я вернулся. — Глаза словно гаснут, злобу сменяет грустная усмешка. — И что?

Зинка порывисто обнимает его, утыкается в шею, шепчет куда-то в пахнущую «Беломором» ключицу:

— С возвращением!

На втором этаже распахивается окно. Маша с любопытством наблюдает, как Зина прижимается к незнакомому дяде. Девочка хихикает, зовет весело:

— Мама!

— Машка, слезь сейчас же! Слезь, кому говорю?!

Смеющееся личико с белокурыми локонами исчезает, скорчив недовольную рожицу.

— Ваша дочка? — Фельдман равнодушно кивает на окно, отстраняясь от Зинки.

Девушка молча смотрит на него несколько секунд, на мгновение прикрывает глаза, потом, будто отбросив сомнения, широко распахивает их и выпаливает, как стреляет:

— Ваша!

И в ту же секунду мужчина, чуть не сбив ее с ног, забыв и о письмах, и о вранье, и о самой Зинаиде, вбегает в подъезд, едва не сорвав дверь с петель, и, мгновенно взлетев по пролетам, стучит в квартиру руками и ногами, звонит во все звонки, словно боится опоздать, упустить, не успеть. Зина спешит за ним. Он стоит на коленях посреди коридора, прижимая к себе белокурую головку, покрывая лихорадочными поцелуями испуганное детское личико и беспрерывно повторяет:

— Тамара! Тамара!

Рядом с ним склонилась Галина. Она безуспешно пытается оторвать от мужчины ребенка, возмущенно тормошит Фельдмана за плечи, говорит, словно внушает:

— Она — Маша, Маша.

И только сама Маша не делает и не говорит ничего: не старается ни вырваться, ни уклониться от объятий и поцелуев. Она даже головой не вертит и лишь, поймав обеспокоенный взгляд застывшей в дверях Зинаиды, слегка приподнимает брови и косит глазами на странного дядю, молчаливо спрашивая: «Кто это?»

— Папа! — Алина вскидывает руку, стараясь унять охватившее ее чувство жалости. Отец заметно постарел за те несколько лет, что они не встречались. Девушка стояла у табло и ждала, что в двери войдет высокий, уверенный в себе моложавый мужчина благородной наружности, но вместо него к ней через зал вылета «Шереметьево-2», медленно передвигая ноги, катит чемодан пожилой, уставший человек. — Папа… — повторяет Алина с несвойственной ей проникновенностью.

— Значит, летим? — бросает он вместо приветствия, и девушка тут же берет себя в руки, прогоняя так некстати нахлынувшие эмоции.

— Летим, — соглашается она и, взяв его чемодан (протестов, конечно же, не последовало), направляется к стойке регистрации.

Везти, хромая, багаж в двух руках тяжело и неудобно, но ей всегда предписывалось справляться самой с постигающими ее неприятностями. Если, конечно, хромоту можно отнести к таковым. Как бы там ни было, Алина справляется. Справлялась всегда, справляется и сейчас и с то и дело переворачивающимися с колес баулами, и с вопросами пограничников, и с невыносимым брюзжанием отца, проклинающим Duty Free, икру, Chanel и Америку.

— Тебе ли не любить свободу и демократию? — только и спрашивает она, реагируя на очередную гневную тираду.

— Я люблю и то и другое, но гораздо меньше, чем нашу невесту. Она и так последнее время не балует нас посещениями, а теперь и вовсе приезжать перестанет.

— Не перестанет. Во всяком случае, гастроли и контракты никто не отменял. Даже если бы она и осталась жить в Москве, все равно проводила бы здесь от силы месяц в году. Так что не переживай. Ничего не изменится.

— Изменится, — как обычно, упрям и непреклонен.

— Послушай, папа, почему бы тебе не остаться там, если без нее так плохо? Она ведь хотела забрать тебя еще в прошлом году.

— У меня работа, ты ведь знаешь!

— Думаешь, читатели не смогут обойтись без твоих разгромных статей в адрес очередного гения, потрясшего страну литературным шедевром?

— О чем ты? Читателям нет никакого дела до моего мнения. Они без него проживут.