Лариса Райт - Мелодия встреч и разлук

— Волшебная фотография, правда? — Скрипачка возвращает снимок на место. — Что скажете?

— Скажу, что Алина — мастер субъективизма. Показывает то, что чувствует. И прекрасно показывает.

— Верно, — хохочет звонким, серебристым смехом. — Боже, я так ни о чем вас и не расспросила, а надо бежать на пресс-конференцию. Впрочем, говорят ведь, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, а мы непременно должны с ней скоро увидеться. Послушайте! Мне вас просто бог послал. Вы скоро будете в Москве?

Влад сдержанно кивает, настораживаясь.

— Чудесно! — Она даже хлопает в ладоши. — Вы-то мне и поможете. Я ей не говорила. В общем, это сюрприз. Хотела послать по почте, но, знаете, почта работает так, что лучше все-таки иметь запасной вариант. Вы-то и будете этим самым вариантом. Стоп, — неожиданно прерывает она себя. — Извините. Так я вас окончательно запутаю. — Она вынимает из сумки конверт, протягивает Владу. — Хорошо, что не отослала. Передайте Алине, пожалуйста. Вас это не затруднит? Нет? Ну, прекрасно. Просто так действительно будет надежнее. Подумать только, не успела утром опустить в ящик. Как будто чувствовала. А ведь даже адрес уже написала.

«Слава богу, что написала, — думает Гальперин, вертя в руках врученное послание. — Надо же. Она в Москве. Не зря я, видно, столько раз оборачивался и мучился предчувствиями, мы вполне могли столкнуться на любом перекрестке. Хотя, — он мельком смотрит на адрес, — в Солнцево, как я понимаю, это было бы более вероятно».

Теперь Гальперин стоит в этом самом Солнцево и видит перед собой именно то африканское сочетание страстей, которого ему, оказывается, так не хватало: губы сжаты, плечи вздернуты, волосы, отчего-то прямые, рассыпаны по плечам, глаза, секунду назад метавшие молнии, все еще сверкают, но теперь в этом сияющем гневе отчетливо прослеживаются искры растерянности, смешанной с заинтересованностью.

— Я его отправил и получил ответ, — продолжает зачем-то сочинять Влад о происхождении послания для Алины.

— Давайте! — Девушка резко протягивает руку, не отрываясь от дверного косяка.

— Пожалуйста, — Гальперин подходит, протягивает конверт. — Это, кстати, тоже вам.

Алина разворачивает плакат. Афиша Карнеги-холла: платье в пол, точеный подбородок прижат к скрипке, белокурые локоны собраны с высокую прическу, — серьезность и сосредоточенность, — genius at work [7] Гений за работой ( англ. ). .

— Хороша, — говорит почти искренне. Хотя почему почти? Действительно искренне. Ведь действительно хороша.

Шурик подходит в замешательстве, заглядывает через плечо:

— Кто это? — Читает афишу: — Всемирно известная скрипачка, повелительница струн… Ты ее знаешь? Я не понимаю. Ответь мне! — Не дождавшись реакции, переключается на гостя: — Вы, вообще, кто? Вы из печатного центра или откуда?

— Из печатного? — недоумевает Гальперин, не отрывая глаз от Алины. Она продолжает смотреть на плакат, до боли прикусив губу. — Почему из печатного?

— Ну… Полиграф и все такое…

— А… Полиграф — это детектор лжи. В нашем центре изучают возможность при использовании этих аппаратов помочь людям обнаружить проблемы, скрытые глубоко внутри, проблемы, в которых они не признаются даже самим себе. А полиграфу нашему доступны все потаенные закоулки памяти и необъяснимые странности души. — Гальперин объясняет и смотрит на девушку. Поймет ли она, к кому он обращается?

Но Алина не слушает, она в своих мыслях, она где-то далеко, рядом с той, что изображена на плакате. Шурик тоже теряет интерес к гостю, неспособному никоим образом продвинуть творчество его дамы. Теперь он с живым любопытством изучает афишу.

— Значит, ты с ней знакома? Однако! Не знал, что у тебя такие связи. Малыш, это же здорово!

Алина вспыхивает. Ей становится стыдно, стыдно за себя, за нелепого Шурика, стыдно перед этим то ли журналистом, то ли неизвестно кем, стыдно перед человеком, который смотрит на нее так, будто видит насквозь. Она ощущает лишь одно непреодолимое желание как можно быстрее исчезнуть, скрыться от этого испытующего взгляда проницательных синих глаз.

— Остынь! — грубо одергивает она Шурика, выпускает из пальцев плакат, тут же свернувшийся у ее ног аккуратной трубочкой, и, от волнения хромая сильнее, чем обычно, направляется в кухню. Садится на табуретку, кладет перед собой на стол конверт, смотрит в пустоту.

— Может, откроете? — теперь Гальперин подпирает дверной косяк.

— Вам-то что за дело?