Дуглас Кеннеди - Испытание правдой

— Спали с пациенткой.

— Она никогда не была моей пациенткой. Она приходила ко мне однажды на консультацию как к дерматологу, это была десятиминутная встреча, во время которой я направил ее к другому специалисту…

— Для АМА одного раза достаточно, насколько мне известно.

— Это шантаж.

— Совершенно верно. Я вас шантажирую — и знаете почему? Потому что Лиззи — моя дочь.

— Вашу жалобу даже не станут рассматривать.

— Возможно. Но подумайте о той рекламе, которая вам будет обеспечена. Как, по-вашему, отразится эта жалоба на блестящей карьере телезвезды?

Снова долгое молчание.

— Чего вы хотите? — наконец произнес он.

— Я хочу, чтобы вы позвонили ей сразу, как только мы закончим наш разговор, и договорились о встрече.

— Это не изменит моего решения.

— Если вы сейчас ей не позвоните, обещаю вам, что завтра вечером она позвонит в дверь вашего дома, потому что именно это, насколько я знаю, она и собирается сделать. И что я должен ей сказать?

— Это уж вы сами решайте.

— Я не вернусь к ней.

— Тогда так и скажите ей — четко и ясно, но по-доброму.

— А если это не поможет… если она и дальше будет преследовать меня?

— Тогда мы предоставим ей профессиональную помощь. Но прежде вы должны позвонить и сказать, что завтра непременно с ней увидитесь.

— Но у меня завтрашний день плотно забит…

— Найдите время, — твердо сказала я.

— Хорошо, — тихо произнес он.

— Так вы позвоните ей сейчас? Она точно дома, потому что я с ней только что разговаривала.

— Да, я позвоню ей.

И он повесил трубку.

Я вернула телефон на место и обхватила голову руками. Меня терзали страх и чувство вины. Страх за Лиззи, которая находилась в таком жутком состоянии… и чувство вины, потому что я все пыталась понять, где мы ошиблись, взрастив в ней такую беззащитность и отчаянную потребность быть любимой. Она всегда была замечательным ребенком (и у нас с ней были дружеские и доверительные отношения), но сейчас это служило слабым утешением. Я уже собиралась снова закурить, но передумала и, встав из-за стола, спустилась вниз. Я знала, что больше не могу скрывать секрет Лиззи. Я должна была поговорить с Дэном и услышать его совет.

Но когда я спустилась в подвал, то обнаружила, что свет везде погашен. Я поднялась в нашу спальню. Здесь тоже было темно, горел только ночник в углу. Дэн уже был в постели, укутанный одеялом, и спал мертвецким сном. Хотя мне и хотелось разбудить его и все рассказать, я понимала, что это будет несправедливо — лишать его сна. Ничего не оставалось, кроме как дождаться утра… о черт, мне же ехать в Берлингтон… ладно, оставлю ему записку, попрошу позвонить мне на сотовый и тогда выложу всю правду. Я не собиралась скрывать от него, что по просьбе Лиззи не посвящала его в эту тайну раньше. Я хотела рассказать все как есть — и была готова к последствиям.

Спустившись в подвал, я взяла из бара початую бутылку и вернулась к себе в кабинет. Наполнив бокал, достала из пачки сигарету. Меня так и подмывало позвонить Марджи в Манхэттен. Господи, как же мне хотелось поговорить с ней прямо сейчас! Даже по прошествии стольких лет она оставалась моей самой близкой подругой, но Марджи сама пребывала сейчас в депрессии, и, хотя я знала, что кризис Лиззи поможет ей отвлечься от собственных проблем («Обожаю чужие неприятности», — сказала она однажды), я все же не была уверена в том, что она бодрствует в столь поздний час.

Я закурила (сегодня вечером суточная норма из трех сигарет определенно будет перекрыта), сделала несколько глотков «Пино Нуар» и попыталась сосредоточиться на тридцати сочинениях, которые мне предстояло проверить до утра. Телефон зазвонил на втором опусе. Я тут же схватила трубку.

— Мама, потрясающая новость, — защебетала Лиззи. — Он позвонил!

Спокойно, сказала я себе.

— Что ж, это действительно хорошая новость.

— И он хочет встретиться со мной и поговорить.

— Очень рада.

— И я уверена, как только он услышит, что я ему скажу, он вернется ко мне. Я знаю. Точно знаю.

— Может, не стоит так уж обольщаться? — сказала я.

— Мама, я справлюсь.

— Хорошо. Ты обещаешь, что выспишься сегодня?

— О, да.

— А завтра позвонишь мне в Берлингтон, расскажешь, как все прошло?

— Конечно, мам.

Сейчас она была в точности той пятнадцатилетней девчонкой, которая дулась, когда ее просили быть дома не позже одиннадцати вечера. Мне очень хотелось видеть в этом признаки выздоровления, но я понимала, что это тщетные мечты и что сразу по возвращении из Берлингтона мне придется рвануть в Бостон.