Сесилия Ахерн - Сто имен

Само собой, она каждый день молится о моем исцелении. Но отец — он не мог находиться в одном доме со мной. Не мог со мной говорить, даже смотреть на меня.

— Тяжело вам пришлось.

— Тяжело. — Он умолк на миг. — Так продолжалось пять лет. За пять лет — ни единого слова. Я пытался, но… а потом наступил его юбилей, шестьдесят лет, и я подумал: не могу же я не поздравить его. Я хотел найти ему такой подарок, чтобы он потом смотрел на него и думал, и понял, что я пытаюсь ему сказать. И я нанял Эву.

— Как вы на нее вышли?

— Она помогла одному моему другу, — улыбнулся Найджел. — Но это другая история. Она прожила неделю у нас в Донегале — она всегда настаивает на близком знакомстве. Нелегко ей было с нами, но она справилась фантастически, она словно родилась в нашей семье.

С мимикрией у Эвы все в порядке, это Китти уже успела заметить.

— Моя мама решила, что я нашел себе подружку. Исцелился. Она приняла Эву с распростертыми объятиями.

— А отец?

— На этот раз он хотя бы ночевал со мной под одной крышей, и то хлеб, но уходил на весь день и не садился с нами за стол. Сестры купили ему мотоцикл, он всю жизнь о таком мечтал, но я хотел, чтобы он получил от меня что-то более значимое. Правда, я думал, что даже этой девушке не придумать такого подарка, который сотворил бы чудо.

— Она придумала?

К удивлению Китти, Найджел покачал головой.

— Нет, не то, на что я надеялся. Нечто гораздо большее. Она сделала фотоальбом. Подобрала фотографии, где его дед и его отец работают на ферме, где его отец трудится рядом с ним, а потом — наши с ним фотографии с того дня, как я родился, и до того дня, как я уехал из дома. Мы с ним вместе на ферме, он качает меня на качелях — сам сделал, вместо сиденья шина, — и такие фотографии, которых я сам не помнил. То дерево, на котором отец повесил качели, — это был дуб, один из немногих дубов на ферме, мы все там играли в детстве, и отец, и его отец играли там детьми. Но в тот год случился сильный снегопад, корни дерева задохнулись под сугробом, и оно погибло. Дуб пришлось спилить. Отец горевал о нем, как о человеке. И вот Эва взяла доски от того дуба и из них заказала обложку для альбома. На передней доске вырезали его имя и мои поздравления. Работа по дереву обошлась мне в шестьдесят пять евро, и еще сорок — за распечатку фотографий и за сам альбом. Вот и вся цена подарка.

— Сработало?

— Мама говорила, что в ту ночь он плакал, листая альбом. Со мной он еще несколько недель не разговаривал, а потом вдруг позвонил мне.

— И что сказал?

Найджел засмеялся:

— Пустился рассказывать о проблемах на ферме, у какой-то коровы была течка или что там. Я так удивился, услышав его голос, что едва разбирал слова. О пяти годах, когда мы не разговаривали, он и словом не обмолвился. Начали с того места, на котором остановились.

— То есть Эва очень чуткая?

— Не просто чуткая. Она проникла в мысли моего отца, она знала, что его огорчает, что трогает, что может поколебать его убеждения. Она прожила с нами неделю и все время задавала вопросы и слушала и сумела решить нашу проблему. Мой отец — добрый, внимательный, но он закрытый человек, он не склонен выдавать свои чувства, а тем более выражать их. Но Эва нашла подарок, перед которым он не смог устоять.

Китти призадумалась:

— Ясно.

— Вы всё поняли?

— Поняла.

— Отлично. Тогда не отвлекайте меня больше от работы, — снахальничал Найджел и покинул ее на набережной Кастом-Хауз.

Китти сошла с автобуса в Кинсили, возле садового центра. Перед ней открылась земляничная поляна, где целые семьи собирали ягоды, а дальше — разбитая на участки земля, которая принадлежала отцу Стива: там тоже на каждой грядке трудились любители экологически чистых продуктов. Все это — садовый центр, ягодная поляна, огороды — принадлежало отцу Стива, и к недоумению, даже негодованию многих, он вот уже более десятка лет противился застройщикам, мечтавшим скупить у него землю и возвести здесь дома. В последние годы предложений не поступало, но до тех пор Джексон-старший не раз отвергал миллионы, лишь бы сохранить свое дело. Он был фермером до мозга костей и не мог променять эту жизнь на банковский счет. Величайшим счастьем для него было рыться в земле, подыскивать новые инструменты для возделывания почвы и запугивать людей.

— Я-то думал, ты забилась под камушек и сидишь там смирно, — заявил он Китти, когда та вошла в клуб.

— Понадобился бы камушек, спросила бы совета у вас, — улыбнулась она.