Доминик Ногез - Бальзамировщик - Жизнь одного маньяка

Эглантина уже давно и нетерпеливо подавала мне знаки. Без сомнения, бегство сестры не давало ей покоя. К тому же было просто преступлением сидеть взаперти в такой чудесный день. Чтобы дать дяде понять, что мы собираемся уходить, я спросил номер его мобильного, чтобы в ближайшее время пригласить его на обед.

— Мобильный телефон? Ты что, смеешься? У меня и городского-то нет! — И он расхохотался кудахтающим смехом.

Когда мы выехали на ту же дорогу, по которой добирались сюда, солнце уже клонилось к закату и жара спадала.

Мы были на бечевой дороге, вдоль которой по воде тянули суда, и Оксерр уже показался вдали, когда Эглантина вдруг резко затормозила, вынудив меня сделать то же самое.

— Отдай мне… эту штуку (она не решилась вслух произнести «гаш» или «дурь») и поезжай домой. Я поговорю об этом с Прюн и после к тебе приеду.

— Не позже восьми! Не забудь — мы сегодня обедаем у Дюплесси!

Она изо всех сил налегла на педали. Какое-то время я еще различал ее впереди, потом она свернула на улицу Ивер и скрылась из виду.

Въехав на приличной скорости в маленький дворик перед своим обиталищем, я чуть было не налетел на юного алжирца, лопоухого бездельника, облаченного в костюм, выходящего из первого дома. Он искал что-то во внутреннем кармане, поэтому вовремя не заметил меня.

— Как поживаете, мсье? — осведомился он, словно мы были близкими знакомыми, но не стал дожидаться ответа, нажал на кнопку у выхода и был таков.

Войдя, я включил автоответчик и начал прослушивать запись, одновременно раздеваясь, чтобы принять ванну. Первым было сообщение от Мартена, историка-любителя, который проводил все выходные, создавая с невозмутимой серьезностью, почти чопорностью, сумасбродные исследования, в которых, заменяя незначительные детали и доказывая, что это могло вызвать самые серьезные последствия, переписывал Историю. Например: что случилось бы, если бы Груши вовремя прибыл к Ватерлоо? [14] Груши, Эммануэль (1766–1847) — маркиз, маршал Франции, последний из получивших это звание при Наполеоне I. При Ватерлоо не успел вовремя присоединиться к основным силам Наполеона, что решило исход сражения. — Примеч. ред.

Словом, все это было написано в духе паскалевских рассуждений о форме носа Клеопатры. [15] Паскаль, Блез (1623–1662) — французский математик, физик и философ. Известно высказывание Паскаля о том, что, будь нос Клеопатры короче, вся история могла бы пойти по-другому. — Примеч. ред.

Он объявил, что хочет показать мне очередное исследование (при этом в голосе его звучало плохо скрытое торжество предсказателя, чье пророчество сбылось). Затем — я уже погружался в прохладную воду, куда предварительно высыпал ароматическую соль, — раздался голос Эглантины, крайне встревоженный. Она не сможет пойти со мной сегодня к Дюплесси (хотя это были именно ее друзья), потому что с ее сестрой возникли проблемы. («Сейчас я не могу сказать больше».) Она попытается приехать ко мне до наступления ночи.

Таким образом я мог понежиться в воде дольше чем рассчитывал. Плескаясь, я даже рискнул пропеть несколько арий из «Женитьбы Фигаро». Затем я позвонил Дюплесси и извинился, что мы с Эглантиной не сможем прийти. Больше никаких срочных дел не было. Закусив тем, что нашлось в холодильнике, и прочитав половину главы из «Слишком большого глотка», нового романа Жан-Жака Маршаля, я решил пропустить стаканчик в центре города. Оставив Эглантине записку, я надел льняной костюм и вышел из дому — веселый, довольный и, кажется, еще более легкий, чем мое одеяние. В воздухе уже чувствовалась вечерняя прохлада, придававшая ему свежесть и тот оттенок синевы, в котором контуры предметов уже не так отчетливы. Я долго смотрел на все, что меня окружало, — небо, дома, прохожих, семьи, возвращающиеся из поездок на уик-энд, туристов в шортах или бермудах. Фасад Сент-Этьенн еще никогда не казался мне таким высоким и светлым, как сейчас, в лучах прожекторов.

Вскоре я добрался до «Таверны» мэтра Кантера. На террасе оставался свободный столик, стоявший на небольшом отдалении от остальных, откуда можно было все видеть и слышать, оставаясь незамеченным. «Уголок романиста», — сказал я себе и в течение нескольких секунд терзался, почти как от физической боли, от смешанных чувств, которые испытывал по отношению к литературной деятельности — страстного желания написать роман и боязни неудачи, заставлявшей добровольно отказаться от этого намерения.