Полина Клюкина - Дерись или беги (сборник)

Дима не выдержал. Откуда-то из самой глубины внутреннего кармана он протянул старушке смятую соточку.

— Ой, молодой человек, какой же вы молодец!

— Б…! Еще бы не молодец, на последнюю сотку розу купил!

Я остановилась.

— Забери ее у меня.

— Прости! Прости…

— Тогда я ее выкину!

— Выкидывай, только прости.

И я затоптала розу в грязь.

Мы ехали молча, вышли, как всегда, на «Динамо».

— Прости.

— Давай просто помолчим, ладно?

Дима стал биться головой о стену, словно пытаясь пробить мрамор. Мой праздничный вечер закончился рыданиями. Я целовала его лоб, и мне не было дела до того, что передо мной сидел Димин скелет. Хрупкий и беспомощный.

Из маминого дневника

16 июня 2005 года

Мне проще обвинить миллениум в том, что муж вдруг перестал спать дома, стал пахнуть чужой женщиной и водкой. И в одном пруду с бедняками мы оказались просто потому, что у тысячелетия закончилась подкормка.

Сегодня исполнилось ровно шесть дней, как я гашу свет и не засыпаю.

Чтобы понять, в какой момент зритель предпочел креслу зала неубранную стойку буфета, нужно перечитать самые потертые страницы, расправив загнутые уголки неудавшейся пьесы.

У той московской зимы было несколько попыток оправдать свое звание, но все они заканчивались сообщением синоптиков о плюсовой температуре и лужами на катках. Выходя утром с работы, я скользила по льду к Димке, наблюдала за его сном, а через час возвращалась домой почти вплавь. Мой первый бездомный вечер я тоже провела с ним. Как всегда, по-детски сжимая его руку, я отпустила ее, только когда настало время присоединиться к толпе матерящихся приезжих москвичек, чьи пальцы уже имели специальные изгибы, совпадающие с изгибами конвейера.

Впервые я шла туда не зарабатывать, а пережидать темное время суток. Мысленно повесив на свою грудь медаль «за отвагу и заботу», я отказалась от Димкиного предложения встретить меня утром, а он тихонько мне подчинился. В то утро, окончив ночевку, я уверенно ожидала Димкиного прихода, но спустя час мне стало понятно: не в его правилах было спорить со мной.

Из маминого дневника

14 июля 2006 года

Сегодня последний день, когда дочь дома. С улыбкой разглаживаю складки на рукавчиках ее кофт и, как только она выходит из комнаты, утюжу свои слезы на ее вещах и прячусь в ванной, шумным напором заглушая рыдания.

Пришел муж, чужой, злой. Выполнил отцовский долг, сказав дочери: «Всего тебе хорошего, но ты дура и отъезд твой дурацкий», и обвинил во всем меня. А я, держа мою девочку за руку, смеялась как идиотка.

Марчелло Мастроянни однажды сказал: «Знаток флиртует на пляже с самой бледнокожей девушкой — у нее весь отпуск впереди».

Мы встретились только днем, когда потертую скамейку в метро я сменила на свой привычный стул в читальном зале института, где мой сон берегли теплые книжки. Я злилась на него, примеряя на себя фразу «Спасение утопающих — дело рук самих утопающих», и разочарованно понимала, что он никогда не был плотом, только маленьким клеенчатым спасательным кругом, подчинявшимся течению.

Но прошло три часа сна. Пробуждение приятно сопровождалось частичной амнезией и одним-единственным желанием: к Диме. Почти шепотом, взяв меня за руку, он сообщил мне наш общий диагноз: «Я устал, больше так не могу».

Я ушла от него в ночь с крепкой верой в то, что он передумает, отдохнет и продолжит играть мой сценарий. Я все рассчитала — суток достаточно. Я ушла от него в ночь, и никто меня в ней не ждал. По углам вокзала спали бомжи, битые пунцовые рожи кровоточили на пол и пачкали стены. Я выбрала для себя два сиденья, укрылась курткой и, поджав крепко ноги, попыталась уснуть. Через минуту я увидела человека напротив. Гангрена, словно почерневшая цветная капуста, вросла в его кожу и покрыла большую часть лица. Он смотрел мне в глаза и что-то шептал. Затем стал стирать с ладоней рвоту и вдруг, будто простреленный, заорал.

Спустя полчаса я стала звонить всем своим московским знакомым, всем, кто здоровался со мной в цехе и ненавидел в казино. И на восьмой раз мне повезло. В Домодедово меня встретили две типичные балуньи-лимитчицы, милые взрослые девочки, которым не жилось в их Курске. Они снимали крошечную трущобную комнату у старой дамы, которая третий месяц лежала в коме и не торопилась из нее вернуться.

В два ночи к ним приехал друг. По очереди они удалялись в соседнюю комнату и по очереди паскудно истомно орали. Затем бодро выходили пить чай и также бодро возвращались обратно. А я лежала в соседней комнате, душила подушку и справлялась с истерикой. В ту ночь я поняла: сколько бы я ни бежала от гангрен в этой большой Москве, они всё равно рядом — на вокзалах, в трущобах, в общежитиях, во всех углах и койках… Просто они по-разному проявляются.