Павел Нилин - Знакомое лицо. Повести, рассказы

Поезд шел, то как бы раздвигая густой, высокий лес, тесно обступивший полотно железной дороги, то гремел по настилам бревенчатых мостов, то медленно, будто робко, пробирался меж скал. И душистый, хвойный ветер, врываясь в открытые окна и двери, непрерывно прополаскивал внутренности вагонов.

За лесной полосой в небольшом отдалении от железной дороги проносились немногочисленные деревни, удивлявшие пассажиров из России раньше всего размерами новых изб, казавшихся огромными по сравнению с деревенскими избами где-нибудь под Пензой или под Смоленском.

На остановках, в вокзалах, еще пахнущих свежеспиленной лиственницей и сосной, на длинных столах пассажирам предлагались закуски, выглядевшие особенно аппетитными в сверкающей чистоте новых зданий. Мясо и рыба, сыр и колбасы, пышные белые калачи и большие тарелки черного душистого хлеба — все крупно нарезанное.

«И недорогое»,— про себя отметил Бурденко, купив на станции в буфете куриную ногу за восемь копеек.

Выйдя из буфета, он понял, что ошибся. За те же деньги или от силы за гривенник можно было купить целую курицу.

На длинных же столах под открытым небом продавали удивительно ароматное топленое, томленое, с толстой коричневой пенкой молоко, ранние ягоды и опять же мясо и рыбу разных сортов.

— Почем? — робко приценивался молодой человек, вынужденный считать каждую копейку.

— Да ты покушай сперва, милачок, попробовай. Не дороже денег наш товар. А за пробу вовсе ничего не берем.

Чем дальше, тем больше Бурденко нравился этот край, о котором раньше слышал много нехорошего. А здесь, должно быть, сытно, привольно и даже весело люди живут. И люди, заметно, спокойные, пышущие здоровьем. Будто русские и в то время и не совсем русские.

— Пожертвовай копеечку, господин!

Бурденко удивился, увидев женщину, высокую, худую, в окружении троих маленьких ребятишек. Четвертого, самого крошечного, она держала на руках.

— За папаней едем на самый край света.

— А где он?

— Да вон он, наш болезный.

Бурденко понял наконец, для чего предназначены вон те два последних вагона с маленькими зарешеченными окнами, от которых часовые часто отгоняли любопытных.

На одной станции он увидел, как к этим вагонам подвели небольшую партию арестантов в одинаковых халатах цвета пожухлой прошлогодней травы и в такого же цвета круглых шапках. На спинах желтели кожаные четырехугольники — бубновые тузы.

«Все это на крови, на костях,— вспомнил он слова отца своего, рассматривавшего недавно в журнале снимок отрезка Сибирской железной дороги.— Все на арестантиках отыгрываемся, на каторжанах. Все крупные сооружения в последнее время создаем только с помощью арестантов — в буквальном смысле на костях. Кто-то потом поедет по этим дорогам и не услышит, как хрустят под ним человеческие кости несчастных».

Бурденко хотел покормить эту худую высокую женщину и ее детей, подвел их к длинному столу с едой.

— Попейте молока, покушайте вот хлебца. Я заплачу.

— Копеечку у тебя просят. На что нам молоко! — сердито отозвалась женщина.— Что мы, разве нищие какие?

И позднее — уже в самой Сибири — Бурденко замечал, что нищие здесь не называли себя нищими и просили не хлеба, не еды, а копеечку.

Чем дальше он ехал, тем чаще ему встречались несчастные. И чаще всего это были не коренные жители здешних мест, а недавно прибывшие сюда и застигнутые несчастьем. Им или не понравилось в этих местах, или не смогли они приспособиться к здешним, в общем-то суровым условиям. Или их только что выпустили из тюрем, или ездили они навестить своих родственников в тюрьмах. И навещали их всей семьей — <���ют стара до млада».

— ...Вы смотрите, что делается,— возмущался все тот же господин, сосед Бурденко по вагону, глядя на перрон из окна станционного буфета.— Наплодили детой и везут их куда-то. Помогни, мол, нам, чужой дядя, дай копеечку. А раньше-то об чем думали, когда затевали детей?

— Это верно вы говорите. В семейной жизни необходимо, надобно соблюдать, так сказать, аккуратность,— сдувал пену с пивной кружки и вытирал пшеничные пышные усы носовым платком другой солидный господин.— Прежде чем производить потомство, необходимо, надобно подумать об его пропитании, воспитании. И дать ему, разумеется, серьезное направление. Два-три ребенка может и должна создать любая супружеская чета. Их можно как-то и воспитать, двоих, троих. Но семь, восемь или тем более девять — это уже извините. Тут и правительству неплохо бы вмешаться со всей строгостью. Это уже извините за выражение, де-ге-не-ра-ция и в некотором роде распущенность утробы...