Андрей Шляхов - Доктор Данилов в тюремной больнице

А можно было сказать: «Рома, здравствуй! Разве ты меня не узнаешь! Это ж я, Лида Старшова, только теперь у меня другая фамилия и жизнь…» Только попробуй, и сразу посыплются просьбы. Передать письмо, принести мобильный, устроить перевод в другую камеру, посодействовать, чтобы после суда отправили поскорее в хорошую колонию… Простота хуже воровства, точно сказано.

Пробиться в актрисы я пробовала дважды. Второго облома хватило для того, чтобы остудить мою дурную голову. Не мое так не мое, может, и к лучшему. Медсестра — тоже хорошая специальность, нужная. На врача я выучиться и не мечтала, точно знала, что не потяну. В училище приходилось изрядно напрягаться, чтобы учиться на четверки, в институте предметов больше, да и изучаются они на более высоком уровне… Если бы я каким-то чудом и поступила в медицинский, то дальше первого курса точно не продвинулась.

Но с искусством окончательно расставаться не хотелось. Совсем как в том анекдоте, где мужик очищает самолеты от пассажирского дерьма и говорит, что не в силах уйти из авиации. По окончании училища мне посчастливилось устроиться на работу не куда-нибудь, а в поликлинику Большого театра. Подруга помогла, с которой вместе учились, у нее мать там старшей сестрой работала.

Меня хватило ровно на год. Сильнее всего доставал донельзя избалованный контингент. Вроде бы культурные люди, служители искусства, но вели себя так, словно мы, все те, кто без степеней и регалий, грязь под ногами, ни больше ни меньше. Могли наорать, оскорбить или унизить буквально на пустом месте. Сначала передо мной показательно выступят, потом бегут жаловаться главному врачу или кому-то из заместителей. Причем не звезды так себя вели (они у нас сроду не лечились, предпочитая это делать в правительственном четвертом управлении), а разная мелкая сошка: гримеры, костюмеры, осветители, артисты третьего и четвертого плана. Им на работе уважения особого не оказывали, они компенсировали это в поликлинике. А когда не ругались, то сплетничали. Изнанка искусства открылась передо мной во всей своей неприглядности. Интриги, подставы, скандалы, кляузы… Впору было радоваться, что не стала актрисой.

В один прекрасный день я не сдержалась (голова болела, потому что выспалась плохо, еще с утра от главной медсестры нагоняй не по делу получила) и отбрила одну донельзя наглую пациентку, которой показалось, что я недостаточно вежливо ответила на ее вопрос. Ну не в пояс же кланяться, в конце концов! Как могу, так и отвечаю. Она еще не успела как следует раскочегариться, как я ее погасила одной-единственной фразой, самым популярным в нашем отечестве посылом. Два дня спустя уже работала в простой больнице на окраине Москвы, но зато там мне дали комнату в общежитии, можно было уже не тратиться на съемное жилье, аренда которого вынуждала экономить на каждой мелочи.

Судьба? Судьба! В больнице я познакомилась со своим мужем, который приехал в Москву проститься с умирающей теткой. Так вот вышло, одну родственницу потерял, а другую, меня, нашел.

Обычно тот из супругов, который из периферии, переезжает в Москву, а мы, наоборот, стали жить в Твери. Муж работал оперуполномоченным, был на хорошем счету у начальства, но ни в какую Москву, будь она хоть медом намазана, переезжать не собирался. Он же и меня устроил на работу в следственный изолятор.

Первый месяц я шарахалась от всех сидельцев, как черт от ладана, но быстро освоилась. Все привычно, начальница у меня хорошая — гневлива, да отходчива. Мы с ней на праздники, на Новый год, на Восьмое марта или на день рождения, в гости друг к дружке ходим и общаемся как подруги, а не как майор и прапорщик. Это у нас в званиях разница большая, а по работе мы, можно сказать, единое целое, медицинская администрация. Скажем, когда Лариса Алексеевна в отпуск уходит, формально ее замещает Ахатов, а на самом деле все решаю я. И все контролирую. Если вижу, что Ахатова заносит (а такое нет-нет да случается), то с глазу на глаз объясняю ему, в чем он неправ. Не было ни разу, чтобы он меня не послушал, потому что я-то знаю, как и что. И если у Ларисы Алексеевны на душе неспокойно становится, то она только мне звонит справиться, как идут дела в ее отсутствие.

К контингенту я давно привыкла и манеру общения выбрала самую правильную — без потворства и попустительства, но с объективностью и справедливостью. Увижу, где грязь — спущу с санитара три шкуры раньше Ларисы Алексеевны. Но если пойму, что это не система, а единичный случай, человек воспринимает критику правильно, не огрызается и не ищет оправданий, то рапорт писать не спешу. Для осужденного каждый рапорт оборачивается дисциплинарным взысканием, что влияет на все — от свиданий до УДО. Но уж если кто с первого раза не понял или начал в ответ гнать волну, то тут пощады не жди.