Следующий «герой» очерков Винтериха — «Стихотворения» (1786) Роберта Бернса. У нас их стали переводить по отдельности с самого начала XIX века. Небольшая книжка русских переводов из Бернса появилась уже в конце века, в столетнюю годовщину смерти поэта (1897). К сожалению, осталось невыполненным намерение Тургенева и Некрасова заняться народным шотландским поэтом. Тем не менее известные русские переводчики прошлого столетия И. Козлов, В. Курочкин, М. Михайлов, Д. Минаев уловили ту основную, нам теперь хорошо знакомую интонацию стихов Бернса, которая, постепенно оттачиваясь, заиграла в современных переводах [36] Обзор русских переводов Бернса сделан С. А. Орловым. — Учен. зап. гос. пед. ин-та им. Герцена, 1939, т. 26.
.
Твой бедный домик разорен,
Почти с землей сравнялся он…
И не найдешь ты в поле мхов
На новый дом,
И ветер, грозен и суров,
Шумит кругом.
Но не с тобой одним, зверек,
Такие шутки шутит рок!
«К полевой мыши,
разоренной моим
плугом»
Пер. Д. Минаева
Диккенс, как Дефо и Голдсмит, впервые стал известен русским читателям через посредство французского языка, причем очень рано: года не прошло после издания в Англии последнего выпуска «Записок Пиквикского клуба» (1836–1837), а они уже появились в журнале «Библиотека для чтения» (1838).
Вот замечательный эпизод из истории знакомства с Диккенсом в России. Это воспоминания выдающегося русского филолога Ф. И. Буслаева, который после окончания университета жил в Риме. Однажды в кафе, где обыкновенно собирались русские художники, Буслаев поджидал своего университетского приятеля Панова. Кругом болтали и шумели, и только в углу, но за тем же общим столом, сидел, сгорбившись над книгой, какой-то незнакомый Буслаеву посетитель. «Он так погружен был в чтение, — пишет Буслаев, — что ни разу ни с кем не перемолвился ни единым словом, ни на кого не обратил хоть минутного взгляда, будто окаменел в своей невозмутимой сосредоточенности. Когда мы с Пановым вышли из кофейни, он спросил меня: «Ну, видел? Познакомился с ним? Говорил?» Я отвечал отрицательно. Оказалось, что я целых полчаса просидел за столом с самим Гоголем. Он читал тогда что-то из Диккенса, которым, по словам Панова, в то время был он заинтересован. Замечу мимоходом, что по этому случаю узнал я в первый раз имя великого английского романиста: так и осталось оно для меня в соединении с наклоненною над книгой фигурою в полусвете темного угла» [37] Буслаев Ф. Мои воспоминания. М., 1897, с. 258–259. Этот эпизод интересен и с точки зрения психологии творчества: Гоголь отличался умением и даже склонностью сосредоточиваться на людях, в толпе. Вот так же, в придорожном трактире, «под гром катаемых шаров, при невероятном шуме, беготне прислуги, в дыму, в душной атмосфере», написал он целую главу из «Мертвых душ», которую считал одной из самых вдохновенных. «Странное дело, — говорил Гоголь, — я не могу и не в состоянии работать, когда я предан уединению, когда не с кем переговорить, когда нет у меня между тем других занятий и когда я владею всем пространством времени, неразграниченным и неразмеренным. Меня всегда дивил Пушкин, которому для того, чтобы писать, нужно было забраться в деревню одному и запереться».
.
Какую из двух переведенных к тому времени в России книг Диккенса читал Гоголь, «Пиквикский клуб» или же «Николаса Никльби»? Ответить на это затруднительно, но характерно, что Буслаев, усердный и чуткий читатель, не слыхал тогда еще о Диккенсе. Оцененный Гоголем, Белинским, автор «Пиквикского клуба» стал у нас по-настоящему читаться позднее. Истинным его первооткрывателем был одаренный литератор Иринарх Введенский, который перевел, уже с английского, сначала «Домби и сын», а потом «Пиквикский клуб» (1847). Правда, его впоследствии упрекали в излишних вольностях, неточностях, находили у него сплошную «отсебятину» и вообще, по новейшим требованиям, не склонны были считать это переводом. Конечно, если у Диккенса сказано, что члены Пиквикского клуба изучали, как в Хемпстедских прудах живет корюшка, то для русских читателей что это за рыба? Введенский заменял корюшку на карася, который в Хемпстедских прудах, наверное, и не водится. «В переводах Введенского неразрывно сплелись безграничная фантазия, переводческая дерзость, доходящая до развязности, и редкостное постижение самого духа переводимого автора», — отмечал исследователь, отдавший много сил изучению диккенсовских переводов в России [38] Катарский И. М. Диккенс в России. М.: Наука, 1966, с. 271.
. Именно Введенский заставил русских читателей от души смеяться и плакать над Диккенсом, он открыл диккенсовский мир Достоевскому, он, короче говоря, сумел сделать ёвтора «Пиквикского клуба» в нашей стране своим.
Читать дальше