Жан-Поль Сартр - II. Отсрочка

— Вы уже были больны?

— Да, я уже была на доске. Родители увезли меня поездом. Все было, как сейчас, только было светло, и я лежала на полке первого класса. Над нами кружили немецкие самолеты, мы все время опасались, что нас начнут бомбить. Мать плакала, я же не унывала, я чувствовала сквозь потолок небо. Это был последний поезд, который они пропустили.

— А потом?

— Потом я приехала сюда. Моя мать в Англии: ей нужно зарабатывать нам на жизнь.

— А этот старый господин, который вас возил?

— Это старый идиот, — жестко сказала она.

— Значит, вы совсем одна?

— Совсем одна. Он повторил:

— Совсем одна на свете, — и почувствовал себя сильным и крепким, как дуб.

— Как вы узнали, что это я?

— После того, как вы чиркнули спичкой.

Он еле сдерживал радость. Она была здесь, про запас, тяжелая и безымянная, почти забытая; это из-за нее его голос горько подрагивал! Но он решил сохранить свою тайну на ночь, он хотел понаслаждаться ею один.

— Вы видели свет на перегородке?

— Да, — сказала она. — Я глядела на него целый час.

— Смотрите, смотрите: дерево проезжает.

— Или телеграфный столб.

— Поезд идет тихо.

— Да, — сказала она. — А вам хотелось бы, чтоб побыстрее?

— Нет, все равно. Ведь не знаешь, куда едешь.

— Это верно! — весело согласилась она. Ее голос тоже слегка дрожал.

— В конечном счете, — заметил он, — здесь не так уж и плохо.

— Много воздуха, — подхватила она. — И потом, хоть как-то развлекают проплывающие тени.

— Вы помните миф о пещере?

— Нет, а что это за миф?

— Это о рабах, привязанных в глубине пещеры. Они видят тени на стене.

— Почему их там привязали?

— Не знаю. Это написал Платон.

— Ах, да! Платон… — неуверенно сказала она.

«Я расскажу ей, кто такой Платон», — в опьянении подумал он. У него побаливал живот, но он жаждал, чтобы путешествие было бесконечным.

Жорж подергал ручку двери. Сквозь стекло он видел высокого усатого человека и молодую женщину с тряпкой, повязанной вокруг головы; женщина мыла за деревянной стойкой стаканы и чашки. Какой-то солдат дремал за столом. Жорж сильно дернул за ручку, и стекло задрожало. Но дверь не поддалась. Женщина и мужчина, казалось, ничего не слышали.

— Они не откроют.

Он обернулся: какой-то немолодой толстяк, улыбаясь, смотрел на него. На нем был черный пиджак, военные брюки, обмотки, мягкая шляпа и крахмальный отложной воротничок. Жорж показал ему на табличку: «Столовая открывается в пять часов».

— Сейчас десять минут шестого, — сказал он. Толстяк пожал плечами. Объемистый рюкзак висел на левом боку, на нравом — противогаз: толстяку пришлось раздвинуть руки и держать локти на весу.

— Они открывают, когда хотят.

Двор казармы был заполнен мужчинами средних лет, у них был скучающий вид. Многие, уставя глаза в землю, прогуливались в одиночку. На одних была военная куртка, на других — брюки цвета хаки, третьи остались в гражданском и в совсем новых сабо, которые хлопали по казарменному асфальту. Высокий рыжий тип, которому повезло получить полную форму, задумчиво расхаживал, засунув руки в карманы военной куртки и лихо сдвинув котелок на ухо. Лейтенант рассредоточил группы и быстро направился к столовой.

— Вы что, не ходили за формой? — спросил маленький толстяк. Он подтягивал ремни рюкзака, чтобы забросить его за спину.

— У них больше ничего нет. Толстяк плюнул себе под ноги.

— А мне вот что выдали. Я в этом задыхаюсь на солнце, хоть подыхай. Какая неразбериха!

Жорж показал на офицера:

— Ему нужно отдавать тесть?

— А каким образом? Не могу же я снимать перед ним шляпу.

Офицер прошел мимо, не посмотрев на них. Жорж проследил взглядом за его худой спиной и почувствовал себя удрученным. Было жарко, стекла военных строений были покрашены в голубой цвет; за белыми стенами простирались белые дороги, вдалеке зеленели под солнцем аэродромы; стены казармы прорезали в середине лужайки маленькую гладкую и пыльную площадь, где усталые мужчины ходили взад-вперед, как по улицам города. Это был час, когда его жена открывала жалюзи; солнце вплывало в столовую; оно было повсюду: в домах, в казармах, в деревнях. Он сказал себе: «Всегда одно и то же». Но он не слишком хорошо знал, что одно и то же. Он подумал о войне и понял, что не боится смерти. Вдалеке раздался гудок поезда — словно кто-то ему улыбнулся.

— Послушайте, — сказал он.

— А?

— Поезд.

Маленький толстяк, не понимая, посмотрел на него, затем вынул из кармана платок и стал утирать лоб. Поезд загудел еще раз. Он уходил, полный штатских, красивых женщин, детей; вдоль окон скользили безмятежные поля. Поезд засвистел и замедлил ход.