Жан-Поль Сартр - II. Отсрочка

— Иди сюда! — крикнула Зезетта. — Оставь его, Морис, иди ко мне!

Морис все еще смотрел на Филиппа. Он с минуту поразмышлял, и его насупленное лицо немного прояснилось.

— Это Эмиль вас послал? — спросил он, понизив голос. Филипп отвел глаза.

— Да, — сказал он. — Эмиль.

— Ну так что? Филипп вздрогнул.

— Я не могу говорить здесь.

— А откуда вы знаете Эмиля? — нерешительно продолжил Морис.

— Позвольте мне войти, — взмолился Филипп. — Что с вами случится, если вы меня впустите в комнату? Я ничего не могу сказать в коридоре.

Морис открыл дверь.

— Заходите, — сказал он. — Но даю вам пять минут — не больше. Я хочу спать.

Филипп вошел. Комната была совершенно такая же, как у него. Но на стульях висела одежда, чулки, трусики, на выложенном красной плиткой полу у кровати лежали женские туфли, а на столе стояла газовая плитка с кастрюлей. Пахло остывшим жиром. Зезетта сидела на кровати, накинув на плечи сиреневый шерстяной платок. Она была некрасива, со впалыми и живыми глазками. На Филиппа она смотрела враждебно. Дверь закрылась, и он вздрогнул.

— Ну? Чего от меня хочет Эмиль?

Филипп с мукой смотрел на Мориса: он не мог больше говорить.

— Нельзя ли побыстрее? — раздраженно сказала Зезетта. — Завтра утром он уезжает, сейчас не время нас тревожить.

Филипп открыл рот, но не произнес ни слова. Он видел себя их глазами, и это было невыносимо.

— Вы меня поняли или нет? — разозлилась Зезетта. — Я же вам сказала, он завтра уезжает.

Филипп повернулся к Морису и сдавленным голосом сказал:

— Не нужно уезжать.

— Куда?

— На войну.

У Мориса был ошеломленный вид.

— Это шпик! — взвизгнула Зезетта.

Филипп, опустив руки, смотрел на красные плитки, он оцепенел, это было почти приятно. Морис взял его за плечо и встряхнул:

— Ты знаешь Эмиля?

Филипп не ответил. Морис затряс его сильнее.

— Ты будешь отвечать? Я тебя спрашиваю, ты знаешь Эмиля?

Филипп поднял на Мориса отчаянные глаза.

— Я знаю одного старика, который делает фальшивые документы, — сказал он тихо и быстро.

Морис тут же отпустил его. Филипп, потупившись, добавил:

— Он вам их сделает.

Наступило долгое молчание, потом Филипп услышал торжествующий голос Зезетты:

— Что я тебе говорила, это провокатор!

Он осмелился поднять глаза, Морис грозно смотрел на него. Он замахнулся на Филиппа большой волосатой лапой, но тот отскочил назад.

— Это неправда, — сказал он, закрываясь поднятым локтем, — это неправда, я не шпик.

— Тогда какого черта ты пришел сюда?

— Я пацифист, — чуть не плача сказал Филипп.

— Пацифист! — ошеломленно повторил Морис. — Чего только не насмотришься!

С минуту он чесал в затылке, потом расхохотался.

— Пацифист! — повторил он. — Скажи, Зезетта, ты понимаешь, что это такое?

Филипп начал дрожать.

— Я вам запрещаю смеяться, — тихо сказал он.

Он закусил губы, чтобы удержаться от слез, и с трудом добавил:

— Даже если вы не пацифист, вы должны меня уважать.

— Уважать тебя? — переспросил Морис. — Уважать тебя?

— Я дезертир, — с достоинством сказал Филипп. — Если я вам предлагаю фальшивые документы, то лишь потому, что заказал себе тоже. Послезавтра я буду в Швейцарии.

Он смотрел Морису прямо в лицо: Морис сдвинул брови, у него на лбу обозначилась морщинка в форме галочки, казалось, он размышлял.

— Поедем со мной, — предложил Филипп. — У меня хватит денег на двоих.

Морис с отвращением посмотрел на него.

— Ах ты, паршивец! — воскликнул он. — Видишь, какие на нем шмотки, Зезетта? Конечно, война тебе внушает ужас, конечно, ты не хочешь сражаться с фашистами. Ты их скорее облобызаешь, так ведь? Именно они охраняют твои денежки, барчук чертов.

— Я не фашист! — вскинулся Филипп.

— А я, по-твоему, фашист? — взревел Морис. — А ну-ка, вон отсюда, гад паршивый! Вон! Иначе я за себя не ручаюсь!

Ноги Филиппа хотели бежать. Его ноги, его ступни. Но он не убежит. Он заставил себя приблизиться к Морису, он заставил опуститься свой мальчишеский локоть. Он посмотрел на подбородок Мориса, ему не хватало духу поднять глаза до его бледных глаз, лишенных ресниц, он твердо сказал:

— Нет, я не уйду.

Некоторое время они молча стояли друг против друга, потом Филиппа прорвало:

— Как вы жестоки. Все. Все. Я был рядом, я слышал, о чем вы говорили, и я надеялся… Но вы такой же, как другие, вы — стена. Всегда осуждать, никогда не пытаясь понять; разве вы знаете, кто я? Я дезертировал ради вас; я мог прекрасно остаться дома, где я вдоволь ем и живу в тепле, среди красивой мебели, окруженный слугами, но я все бросил ради вас. А вы, вас посылают на бойню, и вы не противитесь этому, вы не пошевельнете и мизинцем, вам сунут в руки ружье, и вы решите, что вы герои, а если кто-то пытается поступить иначе, вы его сочтете барчуком, фашистом и трусом только потому, что он не такой, как все. Я не трус, вы лжете, я не трус, и не моя вина, что я сын богатых людей. Поверьте, гораздо легче быть сыном бедняков.