Женя Павловская - Обще-житие (сборник)

Сбор антипольских средств происходил на той же площади, что и налоговые акции татар. Товаро-денежная аура места сохранилась по сей день, хотя политический характер утратился. Базар в двух шагах от площади Минина и сейчас зовется Мытный рынок. Летом мы с мамой туда ходили почти каждый день — о холодильниках понятия не имели, а погреб (мамина мечта) имелся у тех, кто жил в старых деревянных домах. А мы жили в большом, каменном.

Перед входом на рынок с обеих сторон на асфальте сидели страшные нищие, лучше отвернуться и не смотреть. От них пахло гнилым и кислым. Там был даже мальчик-нищий. Позорно остриженный наголо, он стоял на коленях, выставив вперед руку в мокрых буграх болячек. Чтобы попасть на базар, невозможно было избежать это испытание. Мама давала мне мелочь — поди положи старичку в шапку. Я брезговала и боялась нищих, а подавать стеснялась, особенно лысому мальчику. Брошу монетку и отбегу. Если бы они еще после этого не кланялись! Мне и тогда и сейчас физически невыносимо видеть унижение другого. В детстве я не могла это оформить словами.

Базар был, в смысле впечатлений, бесспорно более перспективным местом, чем скверик у городского театра (по газонам не ходить!), куда меня водили гулять, вручив дурацкий совок и синее ведерко. Как маленькой. Играй с Аллочкой! Очень надо!

На базаре сначала идем туда, где всего неинтересней. На прилавке разложены неопрятные мокрые лохмотья мяса, пахнет сладко-душным. Там торгуют злые багровые бабы, как будто их лица крепко натерты этим самым мясом. Мама берет шмат двумя пальцами, поднимает и рассматривает вроде бы на просвет. Качает головой и брезгливо кладет обратно: «Что это за говядина? Ни жириночки!» От слова «говядина» мне смешно и стыдно — оно, как ругательное слово «говно». Проходим мимо ряда пузатых бочек с солеными огурцами и квашеной капустой, покрытых лоскутными одеялами. Деревенские бабки, похожие на свои бочки (бочки-бочки-бочки, тетки-бабки-дочки), в платках и тесных жакетках из рытого плюша протягивают на деревянной ложке свисающую бледными тощими ножками капусту: «Отведай-ка, хозяйка! Капустка сахарна, с хрустом! Давай банку — свешу с походом!» Рядом торговали из бочонков коричневым, тягучим: «А вот патока, патока! А ну, кому сладку патоку, кому медову патоку!»

Но самое-то интересное, конечно, было не здесь, как мама не понимала? Надо было спешить туда, где, привалясь к стене, сидел на земле бородатый старик в гимнастерке с медалями. Одна нога в лапте, а вместо другой масляно-желтая деревяшка. Вроде перевернутой бутылки. На мешковине перед ним гора сокровищ: деревянные лошадки с зелеными и малиновыми маками на плоских боках, кукольные мисочки — на донышке каждой анилиновый красный цветок-завиток, расписной кукольный столик со стуликами. А самое-пресамое — буфетик с дверцами и малюсеньким настоящим зеркальцем — мне бы такой! Целой горой навалено яркое и веселое, как флажки, которые развешивают первого мая на госпитале напротив. Жаль, деревянная нога у старика не разукрашена никак. Мог бы. Наверное, некогда было. Возле старика остро и притягательно пахнет деревом, краской, махоркой. В сквере у драмтеатра, конечно, ничего такого не увидишь.

«Ма-а-ам, купи!» — пристаю я. «Ну зачем это тебе?» — и крепко тянет меня за руку к сизым жестяным бидонам со сметаной… Мама ничего не понимает! Я когда вырасту большая и красивая (а мне именно такой быть велят, когда чихаю), то накуплю сто игрушечных посудок, и лошадку с повозкой, и столик со стуликом… Ну а о буфетике можно не мечтать, его, конечно, другой девочке купят, а второго такого никогда и не будет больше. Я уже представляю эту противную девчонку, которой достался мой буфетик с зеркальцем. Вся конопатая и сопли из носа, а на пальцах бородавки. И она, в новом платье, прыгает от радости, что буфетик ей достался, а мне вот — кука с маком. От этой душераздирающей картины — сладкая горечь обиды и гордость неправедно поставленного в угол носом. Я задираю вверх лицо, чтобы слезы втекли обратно.

Покупаем никому не нужные полстакана сметаны. Соседка тетя Надя учила маму, что умные-то люди покупают не один стакан, а у разных хозяек два раза по полстакана с «походом». Вот и выходит, что вместе почти полтора получается. Но мы покупаем только один раз полстакана. Слезы так и остались внутри, без награды и зрителя! Трагически шмыгая, постепенно утешаюсь, глядя, как сгустки сметаны шлепаются в наш граненый стакан. Стакан плавно белеет, будто в нем растет мягкий сугроб. Продавщицы в молочном ряду очень хорошие — в белых фартуках, добрые, розовые, толстые, точно их подрумянили в печке на сметане и сливочном масле, как Колобка. Он тоже «на сметане пряжен». Почему он «пряжен» непонятно, ведь прядут шерсть. Но непонятное всегда интереснее.