Женя Павловская - Обще-житие (сборник)

— Ой-у-у-у! Химик, говоришь! О-о-о-о! Химика везу! Ой, не могу, химик! Химик, значит? Говоришь, химик? Не врешь? Й-ы-ы-ы! Помереть, не встать! Химик!

— Да, химик! — гордо подтвердила я с дурацким упорством маньяка. Видимо, недавно пережитый страх отбил у меня способность к нормальной оценке происходящего и я тупо стояла на своем. Вдобавок еще и утверждая, что я кандидат химических наук. И мало того — учу будущих химиков. Это было уже слишком!

— Заранее, стало быть, химиков-то готовите! Химик химика, выходит, учит! — уже почти прорыдал бедняга. — О-о-ой, мочи нет! Впрок пекут! Поди, и экзамен на химика сдавать надо?! Ы-ы-ы! А кто не сдаст — куда? В менты? Охх-ха-ха!

Визг тормозов. Так-перетак! Чуть не врезались! Эх, граф, граф! Я-то, может, и впрямь химик, а не невеста. Но ты-то, ты куда смотрел? Почти перед моим домом чуть в трамвай не влетели… Вот и дом мой, моя крепость открытых дверей — среди луж. Где муж родной, где чай стоит. Как хорошо-то — теперь уже до среды в филиал тащиться не надо. Буду готовить химиков в метрополии. Потом народу сгодятся — всех их со временем на «Красную Этну», на наш простой, на советский Везувий!

— Сколько с меня?

— Какие деньги с химика? Нет! И нечего совать! Не возьму все равно. Будь здорова, химик! Спокойной ночи!

Она еще худо-бедно помнила русский, но за долгие годы нестояния в очередях и питья по утрам апельсинового сока в Детройте превратилась в типичную американскую старую леди с дрожащими пружинками голубых кудряшек и сверкающим жемчугом искусственных зубов.

Я не сторонница теории Лысенко, но факты — упрямая вещь. Именно питье апельсинового сока, именно посещение супермаркета и именно непосещение «Бакалеи» на углу Интернациональной и политчаса после работы создает столь прелестных и умилительных старушек. Проживание же в вагончике или бараке-засыпушке, а также остервенелая закупка соли, мыла и спичек в ответ на любые внешнеполитические события выковали совсем другой тип старушек — и мы все их видели.

В начале тридцатых годов динамичного, в узких брючках, любознательного, как непородистый щенок, фордовского инженера Джорджа Тобина американский черт понес строить автогигант для расправляющей нетопырьи крылышки РСФСР. Явился помощничек социализма со своими подпиленными розовыми ногтями и целлулоидными американскими логарифмическими линейками в пьянь нашу опухшую, грязюку непролазную, вонищу деревенскую, да под энкавэдэшный пригляд. Судьба пожалела кретина. Мистера Тобина не сгноили в Магадане, не перебросили на параллельную стройку социализма — Беломорско-Балтийский канал, хоть свободно могли. Он даже не осознал идиотского, неправдоподобного своего везения и продолжал, как будто так и надо, извлекать корни квадратные из произведения двух букв на третью. Аккуратнейше построил, согласно контракту, кусочек социализма и отбыл в края, где по-волчьи скалилась на красную республику рабочих и крестьян последняя, завершающая стадия капитализма — империализм.

Концентрация капитала, публичное слияние банковского капитала с промышленным, поголовная дискриминация прогрессивного негритянского населения и развратный танец фокстрот впридачу. В этот кошмар так ничего и не понявший счастливчик Джордж привез из России нашу тетку Еву — еще ничью тогда не тетку. Молоденькую, лобастую, с тонкой шейкой. В семейном альбоме хранится коричневая, твердая, в картонной рамке с тиснеными листьями фотография тети Евы. Недурна.

Странно и грустно рассматривать старые фотографии. Милые чистоглазые девочки со взрослящими фестонами дамских причесок глядят исподлобья. Парни в кепках с большими козырьками, зубастые улыбки — шахматисты, спортсмены, синеблузники. У этого, в вышитой косоворотке, на коленях домра. Это мой дядя Филипп, весельчак, анекдотчик, ухажер, — попал в окружение на Финской и сгинул. Если повезло, то замерз. Говорят, финны жестокие были. России удивительно не везет на врагов — всё звери какие-то попадаются, хоть финнов, хоть чеченцев возьми…

А вы, славные девочки с фотографий, какие промерзлые военные перроны вам выпадут, какие с пяти утра очереди, какие следователи и протоколы? Какие, боже мой, похоронки и потерянные дочкой в самом начале месяца карточки на хлеб! Какие радости — перелицованное платье из еще довоенного сиреневого файдешина и танцы с подругами под патефон «Утомленное солнце нежно с морем прощалось, ля-ля-ля-тара-тара, что нет любви»! А вот опять тетя Ева улыбается, и передние зубки немного уголком, очень-очень мило.