Владимир Кунин - ИнтерКыся. Возвращение из рая

Так вот, значит, снится мне, что я в Испании. И жарко, ну просто ужасно! Дышать нечем, лапы вялые, голова в тумане... Бреду узенькими-узенькими кривыми улочками... И все домики белые-белые, и от этого на них очень трудно смотреть — так все сверкает в глазах от солнца!..

Скрыться от жары и слепящего света можно только лишь в маленьких двориках — Фридрих называл их «патио». Они есть внутри каждого дома — с такими малюсенькими кукольными балкончиками, все в неведомых цветах красоты невероятной! Но я стесняюсь туда заходить — чужое все-таки...

Иду, прижимаюсь к теневой стороне улочки, заглядываю во все эти дворики-патио — один другого прекрасней: вымощены разноцветными гладенькими камушками типа осколков разбитых тарелок, и если бы не жара, если бы можно было еще и дышать, то мне показалось бы, что я в настоящем раю!..

И вдруг в одном дворике, почти пустынном, только по стенам неяркие ползучие цветы, вижу ШУРУ ПЛОТКИНА!!!

В незнакомой мне пижаме Шура ходит под ручку со странным невысоким бронзовым стариком. Не выкрашенным бронзовой краской, а из настоящей бронзы — металла. Старик в бронзовой чалме, в бронзовом халате без воротника. Одной бронзовой рукой поддерживает Шуру под локоток, во второй руке — бронзовая книга. Бронза темная, не блестит — старая-старая!

Ходят они вокруг желтовато-серого квадратного каменного пьедестала, на котором стоит жутко неудобное, с моей точки зрения, каменное кресло. А вокруг пьедестала — квадратная клумбочка с коротенькими цветочками...

— Шурик!!! — кричу я. — Шурочка!.. Господи! Да как же ты здесь оказался?!

Шура удивленно оглядывается, останавливает своего бронзового старика, видит меня и без особого восторга, но так симпатично говорит мне:

— Мартынчик!.. Как хорошо, что ты наконец отыскался. Познакомься, пожалуйста. Это сеньор Аарон Маймонидес — великий еврейско-испанский ученый, философ и врач. Ты не смотри, что он такой бронзовый, — он доктор Божьей милостью! Если бы не он, я бы... Ему знаешь сколько лет?

— Возраст-то явно пенсионный, — говорю.

— Глупенький ты мой Мартынчик, — так ласково говорит мне Шура. — Ему больше пятисот лет!

— Вот никогда не дал бы! — вежливо говорю я. — Как, ты сказал, его зовут?

— Аарон (через два «а») Маймонидес из еврейского квартала Худерия.

— У меня теперь тоже есть один знакомый Собак — Арон. Только с одним «а». Тоже из еврейского квартала. Бруклин называется...

— Боже мой, Мартын! Ну как ты можешь сравнивать?!

— А чего? — говорю. — Тоже — вполне приличный старикан.

А этот Маймонидес на меня даже не смотрит. И ни словечка. Да наплевать мне на его стариковские причуды, думаю. Важно, что он Шурика вылечил!..

Смотрю, старик начинает вскарабкиваться на пьедестал, а Шура его подсаживает. А в старичке весу как в двух автомобилях. Сплошная же бронза!..

Я давай Шуре помогать. Но старик Маймонидес довольно ловко влез туда к себе в кресло, уселся там и застыл. Будто и не он только что ходил по дворику с Шурой под ручку.

Пока я пялился, как бронзовый Аарон застывал на своем пьедестале, Шура куда-то исчез!

Мечусь по дворику, выскакиваю на кривые кордобские улочки, опять в дворик заглядываю — нету! Нету моего Шуры Плоткина!..

А жарища — несусветная, дышать нечем, лапы совсем отказываются служить, что-то на меня такое тяжелое наваливается — неужто это Маймонидес свалился на меня с пьедестала?! Чувствую — погибаю под этой тяжестью, задыхаюсь, теряю сознание...

А бронзовый Маймонидес сверху шепчет мне в ухо: «Зяма!.. Зямочка!..»

В последнем усилии, в уже угасающем сознании, рванулся я было из-под этой дикой бронзовой тяжести...

...и проснулся!..

Никакого Аарона Маймонидеса.

Навалился на меня во сне этот засранец Сокс и в сонном состоянии лезет на меня, болван, как на КОШКУ! А я под ним задыхаюсь! Еле-еле из-под него выбрался, врезал ему пару раз по рылу, разбудил таким образом и говорю:

— Ты, половой психопат, маньяк сексуальный, террорист херов! Ты в своем уме?! Ты чего на меня взгромоздился? Какой я тебе «Зяма»?! Ну-ка брысь в тот конец комнаты! И чтоб не приближался! А то не посмотрю, что ты Первый Кот Америки, накидаю пиздюлей, как Последнему Коту из Сестрорецка! Завтра придет твоя Зяма — вот и будешь на нее запрыгивать... А пока — вали отсюда! Надо же — раздухарился, раздолбай... А я тоже хорош — научил на свою голову!..

Утром у Сокса разбинтовали морду — ничего страшного. Опухоль малость опала, хотя глаз все еще оставался прищуренным. Что придавало Соксу выражение постоянной и надменной ироничности, целиком соответствующей его положению.