Стэнли Ньямфукудза: Лусия

— А что это за болезнь? — спросил я однажды у матери, когда ватага мучителей только что проводила Лусию до дома.

— Говорят, будто бы на полях разбрасывают специальный порошок, чтоб никому неповадно было воровать чужие овощи. Кто этого не знает и ворует — у того живот и раздувается… А там не знаю, сынок… — Мать пожала плечами.

Я вышел на улицу. Лусия сидела на солнышке. Ее теперь не били, но посуду мыть все равно заставляли. Я хотел спросить, не воровала ли она бататы или еще что-нибудь, но она была такая грустная и сидела словно усталая старуха… Я молчал. Может быть, она думала о своей матери?

— Тебя еще не возили в больницу? — спросил я.

Лусия подняла голову.

— Нет. Отец говорит, что меня, наверное, околдовали, наслали порчу. Ко мне по ночам ходит знахарь…

Целую неделю Лусия не показывалась на улице. Моя мать и другие старшие ходили к ним в дом, навещали ее. На следующей неделе откуда-то вернулся ее отец и остался надолго. К ним в дом все время ходили какие-то люди, нам незнакомые. Никогда еще у них не бывало столько гостей; наконец-то их дом стал похож на другие, — правда, гостей было чересчур много. А потом из дома послышался плач — совсем не такой, как во время ссор. Плакало много народу, как плачут по покойнику. Я подошел к двери родителей, постучал — никто не отозвался. Открыл дверь — внутри никого. Я пошел в комнату сестры, но и там никого не оказалось. Значит, я один в доме. А в соседнем доме, у Лусии, всё плакали. Может, и мне туда пойти, подумал я, но ведь меня все равно прогонят. Поэтому я отправился в свой закуток и сел на постель. В голове не было никаких мыслей. Тогда я стал вспоминать о том, что мы делали вместе с Лусией. И о том, как обижал ее вместе с другими мальчишками. Мне стало грустно… Когда я проснулся, я так и лежал поверх одеял. В доме было шумно: мать, отец и сестра вернулись, пока я спал. Пора собираться в школу. Плач тем временем почти прекратился, слышался лишь один голос — он то устремлялся вверх, то спадал… Придя в школу, я сказал учителю, что Лусия умерла.

Я не видел, как ее выносили из дома. Ее не стали хоронить здесь, на городском кладбище, а увезли в деревню, на родину отца. Настоящая мать, может, и приезжала, только я не видел… Иногда я вспоминал Лусию, иногда забывал. Отец ее больше не отлучался; но примерно месяц спустя приехал большой фургон; мы стояли у дома и смотрели, как они грузят вещи. Даже курятник разобрали и увезли с собой. Когда фургон уехал, мы подошли к дому и, встав на цыпочки, заглядывали в окна без занавесок. Внутри было темно и грязно; пыль, клочья газетной бумаги и пестрые лоскуты валялись на полу и во всех углах. У нас было странное чувство, словно бы жили в этом доме незнакомцы, но не вчера, а много, много лет назад.

Потом мы побежали к реке. Поплавали, понежились на берегу. На обратном пути стали искать плоды. Но все кусты уже были обобраны. Слишком поздно мы пришли: кто-то побывал здесь до нас.

— Я знаю недалеко отсюда хороший куст, пойдемте! — сказал я. Ребята последовали за мной. И правда, на знакомом мне кусте мы нашли два мароро. Поделили.

— Этот куст показала мне Лусия, — сказал я.

Потом мы пошли домой. Становилось темно.