Андрей Курков - Бикфордов мир

Он смотрел на траву, на шляпки грибов, поднявшихся, чтобы стать доступными солнечным лучам.

Вдруг один крепкий подберезовик зашатался и повалился, а его шляпка исчезла. Шорох живого существа привлек внимание Харитонова, и он уже следил за этим местом, где кто-то маленький лакомился грибком. Присев на корточки, странник следил за шевелением в траве, ожидая увидеть ежика, но, присмотревшись, заметил глядящую ему в глаза крысу, прижавшую цепкими лапками к земле еще недоеденный подберезовик. Крыса смотрела на него без испуганного напряжения, хотя до нее и было чуть больше двух шагов. Прервав взгляд, она зубами оторвала от грибной ножки полоску белого мяса и снова, подняв мордочку, уставилась на Харитонова. Харитонов, сорвав травинку, щекотал ею свои губы, но взглядом был все еще прикован к наблюдающему за ним зверьку.

Харитонов хорошо помнил последнюю кошмарную ночь на барже, помнил он и о том, как пытался попасть палкой по встреченной в тайге крысе, но сейчас на мирном, прогретом солнцем склоне вся былая враждебность к этому хитрому зубастому зверьку прошла, и подумал он о том, что все звери имеют от природы равное право на жизнь: и люди, и крысы, и птицы, и рыбы, и волки.

А крыса, проворно уничтожив подберезовик, все так же смотрела двумя маленькими глазками на человека.

Человек улыбнулся во все свое веснушчатое лицо и, решив проверить, насколько непуглива эта крыса, решительно шагнул в ее сторону. Крыса даже не отпрыгнула, когда нога Харитонова, сделавшего второй шаг, примяла траву, чуть не наступив на хвост зверька. После третьего шага человек остановился и оглянулся. Крыса быстро пробежала у его ног и снова остановилась впереди, шагах в двух от человека. Он снова прошел мимо нее, чуть не задев ногой, и снова она, подождав, пока он остановится, выбежала вперед, замерев у него на пути.

Странная игра продолжалась. Когда в очередной раз Харитонов остановился, крыса проскочила вперед и исчезла в траве. Харитонов огляделся: прямо перед ним, буквально под ногами, начиналась то ли просека, то ли дорога, ровная и прямая, вырубленная в кедровой тайге. Он стоял в самом ее начале – за спиной высокие стройные деревья образовывали тупик. Трудно было понять, начало это или конец дороги, но простая логика подсказывала, что перед Харитоновым лежало начало, ведь очень часто дороги, тропинки зарождаются в совершенно странных местах, но приводят они всегда к жилищу, к теплу или к другим дорогам.

И направился бодро Харитонов по этой просеке-дороге, первой на своем пути. Шагал и размышлял, в какой стороне от него сейчас бьется о песчано-каменный берег Японское море. Уж очень хотелось ему узнать об этом, чтобы понять, в какую же все-таки сторону он идет. Но в ответ пришла только одна мысль: вот если поджечь бикфордов шнур и подождать, пока он прогорит весь, там, где взметнется над горизонтом огромной силы взрыв, – там и была его баржа. Но Харитонов тут же отбросил эту мысль из-за своего несогласия с ней, ведь в пути он был не один месяц, а следовательно, путь прошел длинный, и неизвестно – взорвись баржа, увидит ли он взрыв, услышит ли грохот. Да и потом, какой смысл и куда ему идти, если где-то далеко не лежит на отмели баржа, полная динамита, и если не связывает его с этой баржей огнепроводная нить? Нет, тот динамит – это все, что есть у Харитонова, и пока он ищет, кому передать его или что с ним сделать, – путь его имеет цель, а стало быть, и смысл.

Над таежным зеленым морем, по поверхности которого шнырял ветер, расшатывая кроны и раскачивая ветви, медленно плыл черный дирижабль, наполненный изнутри теплом, благодаря которому полет его был лишен посадок. И был знаменателен его полет не только отсутствием человека на борту, но и вообще отсутствием всякого балласта. Его полет был свободным волеизъявлением ветра, а потому бесконечным. Ведь волеизъявление человека всегда преследует конкретную достижимую цель, и притом, из многообразия целей человеку свойственно выбирать наиболее легко достижимую, ведь живя, он считает прожитое время и отнимает его из своей жизни, уменьшая таким образом ее остаток, а посчитав приблизительный остаток жизни – спешит, чтобы успеть. Ветру спешить некуда – он неумираем, его цель – движение воздуха и всего прочего, способного быть легче этого воздуха: пылинок, бабочек, дирижаблей. Можно подумать, что если отказаться от целей – откроется вечность, состоящая из движения, но, увы, той же природой предопределено назначение каждой составной части Всемирного Леса, и лишь одно существо из этого Леса извечно мучается, не зная смысла своей жизни. Остальные же живут, чтобы выжить, а умирают, чтобы выжило их потомство. И так все движется, неспешно и разумно, овеваемое ветром. А над таежным зеленым морем, по поверхности которого шныряет ветер, расшатывая кроны и раскачивая ветви, медленно плывет черный дирижабль, наполненный изнутри теплом, благодаря которому полет его лишен посадок.