Борис Евсеев - Лавка нищих. Русские каприччио

«Пусть вставляют назад. Тогда – нормалек. Никаких тебе алгебраических полей, никаких государств у кромки льдов вымерзающих никто больше показывать не будет!»

Бережно утвердив колбу с чудесным оком в новенькой сумке с крепкими ручками, Костик побежал на остановку.

Вечер еще не наступил. Было вокруг тихо и благостно. Костик поймал себя на мысли, что ищет на небе Луну. Но было еще, конечно, рано: час астрономической Луны еще не наступил.

Зато слева мелькнула давно знакомая Костику Воздвиженская церковь.

Он хотел сойти, оставить глаз на паперти до утра, а уж с утреца за ним, гадом, вернуться. Но не сошел, не оставил.

Выскочив через пять минут из автобуса, он сразу нашел поворот к тетиполину дому.

Костик шел и больше не размышлял. Надоело видеть то, что ему, будущему бухгалтеру, видеть совсем не положено. Надоело выкарабкиваться из своего размеренного двадцатитрехлетнего сна!

Впереди блеснула река. Блеск ее темноватый, загадочный, но и успокоительный, лечебный – обрадовал Костика. Он стал вспоминать хорошее, вспомнил как дивно – в полусне, в полуяви, спокойно, просчитанно – жил он до знакомства с Эвой-Эрой.

И даже стишок, рассказанный Эрой, который ни к селу, ни к городу ему припомнился, и который, подходя к мосту через Пажу, он все твердил про себя, стал восприниматься как-то по другому:

«Вот стою на камне, – как же там дальше? А, вот:

Он стоял на мосту и повторял стишок. Жизнь его, которая двадцать с лишним лет сплеталась в тугую косичку, а потом за несколько дней вдруг потеряла прежний смысл и прежнюю форму, расплелась и расслабилась – вдруг отпрыгнула на привычное место.

«Слишком много этот вынутый... этот глаз мой увидел... Хорошо, если этим все кончится. А то его назад вставят, а он – вдруг снова за свое возьмется?

Ну его на фиг, это будущее! Хорошо кузнечику... Ведь кузнечик скачет, а куда – не видит!»

Весной и летом скачет. Осенью и зимой – спит. Жизнь идет гладенько, ровно, без толчков, без надрыва...

Костик вдруг выронил колбу с глазом в речку. Раздался всплеск.

Однако Костик вслед за колбой не кинулся, от боли и гнева не закричал. Он стоял на мосту и со сладкой улыбкой наблюдал, как его любовно-медицинское пробуждение, начавшееся несколько дней назад – булькая, уходит от него на дно.

Наступила развязка. Чудный глаз утонул. Рассказ о будущем неожиданно прервался.

От радости незнания – Костик Сыров даже подпрыгнул на месте.

– ...так ведь после концерта дело было! А перед концертом в зале награды давали. Я конца не дождался, ушел. Честно сказать – осовел немного. Иду через музей: витрины, орденочки серебряные, свастики блестят, трезубцы. Плакаты тогдашние густо поналеплены, прямо деваться от них некуда. Словом, не музей, а штаб и склад: полно побрякушек фашистских, даже поубавить хочется. Ну, иду, а тут из-за угла, из-за витрины – страшная такая рожа! Раскосая, японская! Хотя, может, и китайская: желтый зуб вбок торчит, клок волос аж до носа свисает. И, главное дело, глаза: оба пустые, оба вытекли...

Старик-путеец, в мятом кителе, со шпалами в петличках. Собрал вокруг себя небольшой кружок слушателей. Рассказывая, помахивает правой рукой. В левой руке – летний белый картуз. Говорит с натугой, стесняется. Но чувствуется: молчать ему невмоготу.

На глазах у железнодорожника даже выступают слезы.

– Ну и чего ты, образина, здесь, спрашивается, ошиваешься? Чего тебе в Маньчжурии не сидится? Чего ты здесь пар изо рта пускаешь?

– Да не слушайте вы его!

Быстрым шагом – другой железнодорожник: поджарый, молодцеватый, в новенькой с иголочки форме.

– Сказки все это. А витрины – так себе, бедненькие... Надо бы еще экспонатов добавить. А вот, если пожелаете, я вам не побрякушки, не шкатулочки с надписью «Дорогому Генералиссимусу Сталину от венгерских военнопленных» – я вам настоящий поезд образца 1946 года покажу!

После торжественной части и летучего банкета Музей военнопленных как-то незаметно опустел. Даже те пять-шесть слушателей, что окружали старого путейца, стали потихоньку разворачиваться, уходить. Хоть было не так чтобы и поздно: до закрытия музея оставалось около часа. И тебе, конечно, хотелось задержаться у стендов с германскими крестами, рассмотреть как следует завитки, детали.