Анатолий Аргунов - Студенты. Книга 1

— А это сосед по комнате. Мухин Витька. Мы с ним на пару живем, — пояснил молодой человек.

— А вас как зовут? — осведомился Савва Николаевич только лишь для того, чтобы поддержать тлеющую между ними связь.

Это как огонь, который никак не может заняться в дымном костре, сложенном наскоро из сырых дров, подожженных спичкой. Огонек где-то едва тлеет внутри костра, пуская едкий дым. Потом вспыхнет на какую-то секунду, если вдруг попадется сухой стебелек, и снова пропадет, спрятавшись вглубь в поисках сухого материала. Если такой костер не раздувать, то он погаснет.

Так и разговор с молодыми людьми: видимость есть, а результат нулевой.

— Зовут меня Эдик. А вас? Я не понял, когда отец о вас говорил.

— Савва Николаевич.

— А-а-а.

— Так, значит, утром вы, Эдик, не смогли встать. А потом что случилось?

— Муха… Витька, — поправился Эдик, — сказал дневальному, тот вызвал дежурного фельдшера. Пришёл Косорукий…

— Почему косорукий? Плохо что-то делает?

— Да можно сказать и так. У него фамилия Косоруцкий. Так вот он пришел, сунул мне градусник под мышку, а у меня температура ниже нормы.

— Сколько? — уточнил Савва Николаевич.

— Да он сказал, что 35 градусов. Мол, нечего прикидываться, вставай и иди на завтрак со всеми. А мне и не встать. Ну, послал я его куда следует, попросил Муху начальнику колонии сказать, что я заболел и чтобы он попросил отца приехать. Только тогда все забегали. Майор этот, Головешка, сам пришел. Давление измерил. Низкое, говорит, а отсюда, мол, у меня и слабость. К вечеру у меня, наоборот, температура до сорока поднялась, трясло так, что на койке подпрыгивал. А потом как холодный душ принял, замерз весь, не согреться. Муха свое одеяло на меня накинул, ничего не помогает. Мне таблетки сначала давали, а потом уколы ставить стали.

— Какие уколы? — попытался выяснить Савва Николаевич.

— Да у них лекарство одно — пенициллин, других нет. Полегчало после уколов. Так дней пять пролечили, вроде бы все и отошло. Аппетит появился, я стал с койки вставать. И тут вдруг кашель появился, стала мокрота выходить, запах гнилой какой-то… А потом вроде бы поутихло все. Но дня два назад кровь в слюне появилась. Я Головешке говорю: кровью харкаю, наверное, туберкулез. А тот — нет, не может быть, ты с тубиками не контачишь. Тут, мол, что-то другое. Короче, повезли меня в местную больницу. Врачиха посмотрела и сказала — больше данных за туберкулез. Рентген сделали, говорит, дырка у меня в легких. Ну тут бате начальник колонии позвонил. Вот и все…

— Хорошо, Эдик. Я теперь многое узнал о вашем заболевании.

— Это как же? Вы меня ещё не смотрели, — удивился Эдик.

— Не смотрел, но внимательно слушал. А теперь давайте раздевайтесь. Буду вас смотреть и слушать.

Осмотрев, послушав больного, Савва Николаевич нашёл подтверждение своих предположений. Пациент перенес острую пневмонию, осложненную абсцессом легкого.

— Доктор, что у меня? Жить буду? — с нескрываемым беспокойством задал вопрос Эдик, надевая свой дорогой спортивный костюм.

Савва Николаевич смотрел на худенькое тело этого молодого парня, волею судьбы оказавшегося в местах лишения свободы, но так и не смирившегося с этим фактом. Ведь Эдик вырос в обеспеченной семье, где отец делал все, чтобы никто ни в чем не нуждался. И тогда, когда у власти стояли коммуняги, как их теперь называют, и потом, когда началась вакханалия в обществе: отверженные стали у власти, а бывшие властители либо перебежали к новым хозяевам, открещиваясь от своих убеждений, либо уходили в никуда, не понимая, как могло случиться, что восемнадцатимиллионная армия коммунистов распалась, как карточный домик. Такое потрясение многие по-настоящему убежденные сторонники коммунизма не могли перенести, они или запивали, или уходили из жизни, наложив на себя руки.

Эдика не слишком заботила политика и весь этот хаос, вдруг разверзнувшийся вокруг, он не воспринимал серьезно. Он лишь как молодой листок, оторвавшийся от родной ветки, закружился в бешеном вихре перемен. Эдик не мог понять, куда подевались пионеры в красных галстуках, девчонки с белыми бантиками, в белых фартучках, почему пропало любимое мороженое «Эскимо»… Но зато появились ларьки, где предлагали пиво в импортных банках, водку в таком количестве и таком ассортименте, что от ярких этикеток рябило в глазах. Но самое главное, в ларьках появилась вожделенная жвачка. И образ вечно жующего белозубого американца стал реальностью. Только не ленись: покупай и жуй!..