Игорь Шенфельд - Исход

И все-таки сталинское время было временем чудес! Чудеса происходили постоянно и повсеместно. Вдруг, в кромешной темноте барака (темно-то было постоянно и везде, лес и тот валили при свете звезд) почти уже умершего Буглаева стащили с нар и куда-то повезли: ему было все равно — куда; он не очень даже и сознавал, что его везут; а когда осознал, то подумал, что хорошо бы — в крематорий: хоть погреться в последний раз… Но его все везли, и везли, и дали поесть, и снова везли, и опять дали еды, вкуса которой он не ощущал, и везли, везли, везли, и загружали в жестяной, гулкий и холодный как гроб самолет; укладывали промеж ящиков, на мешки, а он то открывал глаза, то снова спал, и вибрировал вместе с мешками и ящиками, и падал вместе с ними в воздушные ямы и ему становилось все теплей, и он думал, что это он постепенно приближается к раю. Ему было радостно: там он облюбует себе теплую норку и будет терпеливо ждать свою Лизаньку…

Вместо рая он очутился вдруг в Магадане. Там, борясь с трясущимися, неверными ногами, плохо соображающий Буглаев предстал перед грозным чекистом с орденом на груди, поскрипывающим ремнями кожаных портупей. Звали чекиста товарищ Берман: с третьего раза Буглаев это запомнил. Говорили, что от взгляда Бермана дохнут мухи на лету — такой он грозный. Однако, когда к нему ввели едва живого Буглаева, то Берман начал хохотать. Он хохотал и бил двумя кулаками одновременно по широкому столу, за которым сидел, и чернильный прибор перед ним нервно подрагивал. Усмехался, казалось, даже Феликс Эдмундович на портрете за спиной у чекиста. «Расстреляют, — безразлично подумал Буглаев, — и стоило так далеко везти?.. давно бы уже отмучился… надо бы водки попросить…», — мысли его все еще путались.

— А! — закричал чекист, — сообщник Гей-Люссака! Вот негодяй! Над органами издеваться вздумал, скотина?

«Расстреляют», — все так же равнодушно утвердился Буглаев в первоначальной мысли.

— Вот, признания твои читаю, помощник Архимеда. Сочинение твое! Сионист Эдисон его непосредственный начальник, понимаешь! Ты зачем это написал, негодяй?

Буглаев стал вспоминать. Вспомнил.

— Били долго. Перерыва хотел. Думал, пока наркомат иностранных дел запросят, пока разберутся — поспать удастся.

— Правильно делали, что били. За такое — убивать на месте надо! Этож надо: Бойля-Мариотта в террористы записал! Негодяй! Ты зачем Тухачевского хвалил?

— Все хвалили, и я хвалил. Заблуждался, значит, как и весь советский народ.

— Ты мне тут за весь народ не расписывайся! Тут твоя личная судьба решается, а не всенародная!

Буглаев ждал, что будет дальше. А Берман сверлил его знаменитым взглядом, от которого мухи дохнут, и Буглаев тоже не захотел выдерживать этот взгляд, повесил голову, захотел спать.

— Как фамилия матери? Почему скрыл, что она — немка? — грохотал над ним Берман, — говори!

— Не спрашивали, вот и не сказал. Она и немецкого-то не знала, и сама она немка только наполовину — по отцу, и родилась под Ленинградом, то есть под Петербургом еще, в Гатчине…

— Да-да, все это мы знаем. Мы знаем все! А зачем над органами издевался, я тебя спрашиваю? Ты знаешь, что тебе за это положено, теперь, когда я это обнаружил? В штрафбат просишься? К немцам перебежать? Сладкой немецкой жизни захотел? Не-ет, Буглаев, немцем скоро совсем несладко станет… Так зачем, спрашиваю, над органами издевался, да еще и великих физиков в террористы записал? Говори! Говори, негодяй!

Это «Говори, негодяй!» было выражением знакомым. Буглаев встрепенулся: он снова вспомнил как его били. Но только теперь ему было все равно. Теперь он уже отстрадался и отбоялся. Он вскинул голову и сказал:

— Потому что они идиоты были! Читали по слогам! Третий закон Ньютона преступлением объявили! Еще и били за то, что я его законом называл. «Терроризм законом объявляешь, сволочь?». Ну так нате вам тогда еще и Гей-Люссака сверху, и сэра Томсона. «Ага, так он еще и сэр! Сэр, который против Эсэсэр? На, получай, паскуда!», — Неандертальцы это были, а не чекисты. Обезьяны в мундирах! — Буглаев тяжело дышал, свистя обмороженными легкими…

Берман резал его взглядом на части:

— Письма от жены получал?

Из-за резкого перехода темы Буглаев не сразу понял вопроса. Потом до него дошло, он удивился и загоревал бездонным отчаяньем:

— Какие письма? Нет, конечно…

— Что о ней знаешь?

— Ничего я не знаю! Она не при чем! Она о моей преступной связи с Гей-Люссаком ничего не подозревала! Я ей приказал развестись со мной и отречься…