Игорь Шенфельд - Исход

Утром пришла Татьяна: она не уехала вчера назад в «Степное»: у нее в городе были дела. В Семипалатинске живет ее тетка, сказала она, причем на той же самой улице, на которой проживал теперь Абрам Троцкер — только на другом конце ее. А в середине этой улицы жил когда-то в ссылке Федор Достоевский, писатель, сообщила Татьяна Аугусту. У тетки своей Татьяна прожила все время пока училась в училище; она тетку очень любит, сообщила она. Все это она объясняла Аугусту, доставая для него моченые яблоки из огромной банки, и скармливая ему. «У тетки свой садик. Две яблони», — пояснила она. Татьяне было лет тридцать пять, и у нее были добрые, коричневые глаза.

— Спасибо, — говорил Аугуст, и ел холодные, газированные яблоки, от которых у него щекотало в носу и покатились вдруг слезы из глаз. Татьяна ушла, сказав, что сегодня уедет в «Степной», успокоит мать Аугуста, а послезавтра приедет опять и зайдет: у нее все еще были дела в городе. Аугуст сказал ей: «Приезжай». А Ули не было. Ни в тот день, ни на следующий. И на третий тоже. Это был конец. Это был конец всей жизни. Аугусту не хотелось больше жить.

Через день Татьяна действительно пришла опять, как и обещала, на этот раз с тушеной картошкой и солеными огурцами. Аугуст достаточно уже оклемался, только рука болела и не хотела заживать. Врачу он рассказал, что был в степи во время взрыва и видел вспышку. Врач удивился, что Аугуст не ослеп при этом, и объяснил его рану очень сильным световым ожогом. «Заживать будет долго»— предупредил врач.

Действительно, заживало потом еще года полтора, и розовый, в прожилках, как вареная ветчина, уродливый шрам остался на его запястье навсегда — в память о водородной бомбе пятьдесят пятого года мощностью в 1600 килотонн: это против первой-то атомной «малышки» мощностью всего в двадцать…

Татьяна сообщила Аугусту, что назавтра его выпишут: состояние его стабильное, и опасений за его жизнь у врачей больше нет. Почему-то известие о выписке не слишком обрадовало Аугуста. Он сказал Татьяне, что после больницы пойдет к своему другу Абраму, и может быть побудет у того несколько дней; пусть Рукавишников даст ему отпуск: он ни разу не брал отпусков за десять лет… И мать пусть не волнуется: он погостит и вернется… Татьяна пообещала все это сделать и ушла с сожалением, постоянно оглядываясь. Аугуст помахал ей вслед здоровой рукой, лег на свою койку и накрылся одеялом с головой.

Назавтра Аугуст явился к Абраму. Тот работал — шил очередную волчью шубу, но Аугусту обрадовался искренне. По дому его катались, как котята, уже три круглоголовых бурятика, то звонко смеясь, то объединяя силы в оглушительном реве; четвертый брат был в проекте. Аугуст сказал, что хочет выпить водки, и жена Абрама — прекрасная Аюна — весело побежала в магазин. Аугуст рассказал Абраму, что с ним произошло на днях, и Абрам в ужасе цокал языком и качал головой: «Нет, Бауэгр, никогда, никогда не стать тебе настоящим евгреем. Знаешь почему? Сказать тебе — почему? А потому, что ты кгруглый дуграк!». После чего Абрам «под огргомным секгретом» сообщил Аугусту, что как раз двадцать второго над «Опытным полем» — так называли атомный полигон военные и прочие посвященные — была взорвана самая мощная бомба изо всех построенных человечеством: такой даже близко нет у американцев, сказал Абрам, так что теперь америкосы вряд ли к нам сунутся когда-нибудь. И еще сказал, что называется эта супербомба уже не атомной, а водородной, или еще термоядерной! И что имя у нее было при жизни — РДС-37. А РДС означает не «Родной Дедушка Сталин», как думают многие, а «Россия Делает Сама»! Все атомные бомбы так называются, сказал Абрам, только номера у них разные, подряд идут. Троцкер был очень горд своими «совегршенно секгретными» познаниями.

— И за это кое-кто из моих хогроших знакомых получил «Гегроя Советского Союза!», между пгрочим, — многозначительно добавил Троцкер.

— Кто получил? — рассеяно спросил Аугуст. На самом деле ему было наплевать — кто получил: он спросил чисто машинально.

— А вот эту инфогрмацию я тебе не скажу, догрогой мой Август: не имею пграва: это секгретные люди; но один намек я тебе все же сделаю — только для тебя: я назову тебе два известных имени гегроев, котогрые по досадному недогразумению «Гегроя» не получили, хотя — я увегрен! — должны были его получить…, — Абрам сделал многозначительную паузу, дожидаясь интереса на лице друга. Не дождавшись, выпалил в нетерпении:, — и эти два лица — все внимание на меня!.. эти два лица называются… они называются Тгроцкер и Бауэгр! — и Абрашка стал дико хохотать, хлопая ладошками по своим сильно округлившимся за последние годы коленкам. Аугуст — опять же чисто машинально — заулыбался, радуясь радости своего жизнелюбивого приятеля. А рука сильно болела при этом. И еще больше — душа.