Игорь Шенфельд - Исход

К началу зимы — второй зимы Бауэров в «Степном» — фундамент будущей школы был залит. Из какого цемента и ценой скольких жизней неучтенных баранов — это отдельный вопрос, который лучше не поднимать. Если «Беломор-канал», да и всю власть Советов целиком возвели на костях зеков и их родственников, то семилетка в «Степном» строилась на костях баранов. И не дай Бог кто-то официальный узнал бы об этом секрете: неучтенный баран — это баран, уворованный у государства; много-много лет за решеткой стоили бы Рукавишникову эти бараны, узнай о них доблестные «органы». Но колхозники своего председателя не выдавали. Он был тут «сынок» не только для бабки Янычарихи: он был одновременно и «сынок», и отец родной и справедливый бог для своего маленького колхозного народа. Предать его означало людям предать самих себя: это понимал каждый. И хотя крут бывал Рукавишников, и строг очень, когда речь шла о деле, но за каждого своего стоял, как за собственных детей. «Феодал!», — ревниво отзывались о нем в райисполкоме, и Рукавишников, не афишируя, гордился этим прозвищем — просто переводил его для себя с шельмоватого чиновного на нормальный русский язык словом «хозяин».

Короче говоря, начало школе было положено, а к концу года и того лучше: вдруг областное управление образования выделило «горящие» деньги, и это нежданное упавшее с неба богатство требовалось срочно освоить, чтобы средства не пропали, то есть не ушли назад в бюджет безвозвратно (а за это кто-то в областных верхах должен был держать строгий ответ с угрожающими последствиями), так что в декабре сорок шестого навалился на Аугуста особенный аврал: начался спешный, азартный завоз леса, гвоздей и даже немыслимой новинки — шифера! Сквозь пургу и вой волков, еще не попавших под швейную машинку Абрама Троцкера, ползал гусеничный трактор Аугуста по степи, с тележкой, прогибающейся под тяжестью стройматериалов; да какое там ползал — пер с победным ревом в сторону «Степного»: школе быть! Материалы складировались и охранялись пуще глаза — не менее тщательно, чем корма и семена. Стройматериалы ждали весны. И вот наступил апрель, и зазвенели пилы, и застучали молотки: венец за венцом начала расти школа на своем «бараньем» фундаменте. Аугуст был на этом стратегическом объекте постоянным действующим лицом. Случись явиться фотографу — и Аугуст был бы всегда на первом плане. Но фотографов и корреспондентов в «Степной» заносило редко, да Рукавишников их и не привечал: «жрут больше, чем пользы приносят». Сам же Аугуст в первые ряды строителей не рвался, и если и был на этой стройке добровольным ударником, то вовсе не славы ради, а из простой, маленькой надежды, что председатель сообщит в своем очередном письме дочери о нем, Аугусте, напомнит ей о нем — о том новеньком трактористе, который вез ее в Саржал, и который теперь, не жалея сил, строит для нее школу… и ждет ее…

А мать тоже постоянно ждала… у моря погоды. Она, не умея читать по-русски, выписала себе газету «Правда», чтобы сразу можно было узнать, когда выйдет закон о реабилитации невинно заклеймленных поволжских немцев, и о восстановлении их республики. Такое событие, верила она, обязательно будет опубликовано в «Правде». А где же еще? — ведь газеты с названием «Справедливость» не существует, значит остается только «Правда». Однако, газета «Правда» молчала. Вот уже два года прошло после окончания войны, а «Правда» все молчала. «Что ж, покореженных «правд» много в стране, которые исправлять надо, — успокаивал мать Аугуст:, — все разом не выправишь, нужно время. Когда-нибудь это обязательно произойдет, ведь мы — целый народ, и Партия, и правительство это понимают. Была война, страшная война, много было сделано ошибок от страха и паники, но все это будет постепенно исправлено в мирной жизни: стране после этой войны нужно с колен подняться; не до нас пока. Будем ждать». — «А когда же Сталину до нас станет: через сто лет?», — страдала мать, — «так через сто лет про нас уже позабудут все, и сами мы, и внуки наши все позабудут, не будут знать даже в какой стороне Поволжье находится»…

Так они горевали вдвоем частенько вечерами: мать, качая головой и вздыхая, и Аугуст — успокаивая ее и утешая наперекор собственным сомнениям.

С некоторого времени мать стала тоже работать в колхозе, на телятнике, зарабатывать «палочки», за которые полагались затем продукты питания, семена и прочие натуральные блага надвигающегося коммунизма. Мать умела ухаживать за скотом с детства: в доме ее родителей всегда были коровы и телята. Работа на телятнике не была легкой, но мать за прошедшие лихие годы вовсе не ослабела, а скорей даже наоборот — укрепилась волей, собралась всеми жилами и сухенькими мышцами, нацелившись на заданную самой себе цель: дожить до возвращения домой, в Поволжье. Эта цель была настолько мобилизующей, настолько могучей, что давала ей силы справляться с физическими нагрузками на работе. Уставала она, конечно, до тихих стонов от ломоты в спине, но может быть это было все же лучше для нее — работать, крутиться на ферме заводной юлой среди других людей, чем сидеть в избушке с утра до ночи и ждать, ждать, ждать?… Чего ждать? «Правды»?