Марина Палей - Ланч

Вся строка:<���рыбу. Человек — рыба — человек — рыба — человек — рыба. На стадии>

Весь абзац звучал так:

< …Человек поедает рыбу. Потом рыба поедает человека. Потом человек поедает рыбу. Человек — рыба — человек — рыба — человек — рыба. На стадии „человек — рыба — человек“ я пытаюсь правильно вклиниться и рыбу эту сожрать. Как это скучно. >

Может, имеется в виду, что Рыбы есть завершающий духовную эволюцию знак Зодиака? Я не был готов к написанию Трактата, именно потому что являлся всего „человеком“, а не „рыбой“?

Я решил ставить вопросы еще более конкретно.

Вопрос:Зачем я вступал дважды в брак? (Стр. 402, строка 20 сверху.)

Во что ткнул палец:<���ты>

Вся строка:<���измерить…», «Миленький ты мой, возьми меня с собой…», «Ты смеешься, >

Это становилось интересным. Я решил прочесть весь фрагмент.

<���… Ноосфера? Какая там ноосфера. Знаете, как человек-паразит присасывается, скажем, к тюленю? Человек сдавливает горло тюленя специальным ремнем. Так, чтобы тюлень не мог ничего проглотить. То есть тюлень притаскивает на берег рыбу, складывает ее горкой (возле двуногого), но при этом не может съесть ни кусочка. За день такой работы он уже близок к тому, чтоб подохнуть. И, главное, он ничего не понимает: рыба — вот же она, во рту, и запах ее, рыбий, и слюна, слюна… Так что еще до того, чтобы просто подохнуть, тюлень близок к тому, чтобы сойти с ума. Но человек, главный пахан природы, где-то на тридцатой рыбке ремень-то и ослабит, — то есть, глядишь, и позволит тюленю одну из тридцати рыбок-то проглотить. Ну, у тюленя условный рефлекс: то есть, в итоге, у него закрепляется такая картина, что именно благодетель-то его и кормит. Это не важно, что раз из тридцати. Он этого не понимает. Ну, а с точки зрения гуманоидов… „Раз“ — все-таки лучше, чем ничего. „Гуманней“. Да уж — ноосфера!

А слыхали, как учат кочета плясать? Его ставят на металлическую поверхность, заменяющую в клетке дно, а саму клетку накрывают чем-нибудь темным и плотным (выключение зрения лучше закрепляет условный звуковой рефлекс). Так кочет остается наедине с индивидуальной тьмой. Вскоре металл начинают умело накалять. Одновременно с этим, под балалаечку, звучит: „Нет, не тебя так пылко я люблю…“, „Зачем любить, зачем страдать…“ и „Живет моя отрада…“ Да…

Стоять невозможно, взлететь невозможно, жить невозможно, умереть невозможно.

Сковородка поджаривается, музыка всё нежней: „Любви нельзя понять, любви нельзя измерить…“, „Миленький ты мой, возьми меня с собой…“, „Ты смеешься, дорогая, ты смеешься, ангел мой…“ Будь этот кочет хоть немного sapiens, думаю, он не рвался бы после такого муз. урока покупать билет в филармонию. Я думаю, он вообще на корню пресек бы саму возможность столкновения с любым музицированием.

Но кочет зависим. А его музыкальные гувeрнёры вовсе не ставят себе целью зажарить воспитанника живьем. Наоборот. Он, по их плану, должен жить как можно дольше, чтобы на ярмарках, рынках, просто на улицах, едва заслышав „Живет моя отрада…“, сразу начать быстро-быстро перебирать ногами, всплескивать крыльями, тянуть в ужасе шею… То есть, по сути, поклонники муз, с небольшой лишь передышкой, травмируют птице место травмы. Терзают, терзают… (Именно травма, таким образом, какой бы humour macabre в этом ни заключался, есть единственное условие жизни этого существа.) Потом владельцы обменивают терзания этого существа на деньги, деньги — на трупы других существ, потом дают кислотам своего Гастера разложить ткани существ на молекулы — и вот, напитавшись смертью и накормив ею подневольный мозг, Гастер отдает ему приказ запускать технологический процесс с самого начала. >

Я подумал про знакомого экстрасенса, для которого люди были абсолютно прозрачны. Он видел их болезни насквозь, причем на определенном этапе мастерства ему уже не нужны были ни физические тела, ни фотографии — oн довольствовался любым клочком белой бумаги, которую исследуемый несколько мгновений перед тем должен был просто подержать в руках. Пациент, как мне было объяснено, оставлял на этой бумаге все сведения о своей личности, и целитель легко и свободно их считывал, как считывают с листа.

Единственным непрозрачным объектом для целителя оставался он сам. Но однажды его осенила, казалось бы, простая мысль, что ведь и к себе самому он может применить метод „чистого листа“. Он подержал лист бумаги несколько секунд между своих ладоней, затем отложил его, и вот — легко прочел со своего отпечатка, что у него есть серьезная внутренняя болезнь, которую он, кстати, никак не чувствовал и которую незамедлительно и стопроцентно подтвердили в тот же день рентгенологи.