Клер Дедерер - Йогиня. Моя жизнь в 23 позах йоги

Время стало континентом, который мы пересекали пешком. Утром второго дня в больницу приехала мать и обнаружила меня на полу в ванной. Я сидела, билась головой о стену и повторяла снова и снова: «Мне страшно, мне так страшно». По крайней мере, так она мне потом рассказывала — сама я ничего не помню.

У меня в памяти остались лишь куски, проплешины, пятна. В середине нескончаемого третьего дня Брюс взял ручку и написал «Люси» в графе «имя ребенка» на бумажной бирке, прицепленной к прозрачному пластиковому ящику, где лежала малышка. Люси — не самый везучий ребенок.

Мы с Брюсом держались вместе с каким-то остервенением. Когда другие заговаривали о нашем ребенке, это было все равно что слушать плохой кавер на старую песню: всё казалось бессмысленным, унылым, неправильным. Лишь у нас с Брюсом не было никакой надежды и была вся надежда в мире. Лишь мы знали страшную правду: что малышка почти наверняка выживет и почти наверняка умрет.

К моему сожалению, из больницы меня выписали. Теперь мы с малышкой должны были спать на разных концах города. Мои друзья и Брюс превратили нашу гостиную в будуар для меня: красивое постельное белье, цветы, сияющая чистота повсюду.

Дома я взялась за новую задачу: надо было что-то делать с молоком. В больнице женщина из Ассоциации грудного вскармливания возникла у моей койки, как привидение, и сообщила, что я должна сцеживать грудь каждые три часа или молоко пропадет. Так я и делала. В больнице мне выдали электрический молокоотсос, и когда я говорю, что сцеживание стало для меня сродни религиозному ритуалу, я не шучу. Это было единственное, что в данный момент я могла сделать для ребенка, и в этом я достигла совершенства. Если я буду делать всё правильно, решила я, малышка выживет. Я просто не могла позволить себе рисковать.

Во время этих сцеживаний меня навещала мать. Помешанная на чистоте, она всегда питала нездоровую одержимость телесными процессами. Ее единственную в нашем доме не смущал молокоотсос. Сама я едва могла произнести это слово вслух. Она же болтала со мной, пока я сцеживала, затем убирала полные бутылочки в холодильник и следила за тем, чтобы их доставили в больницу вовремя. Она подбадривала меня, пока я наполняла емкости, отмечала, что молозива становится всё меньше, и, сравнивая производительность правой и левой груди, присудила правой титул чемпиона.

Наступило первое воскресенье после рождения Люси. В этот день оксиметр показал:

88

77

89

90

91

91

92

95

95

95

— Она выживет, — сказала рыжеволосая медсестра, тут же ставшая моей любимицей.

Я наконец покормила малышку грудью, сидя в кресле-качалке за занавеской в реанимации. Тем вечером я испекла печенье с шоколадной крошкой для медсестер отделения интенсивной терапии.

Когда ребенок уже прожил в больнице так долго, нельзя было просто забрать его домой. Сначала надо было пойти на собрание. Мы отправились на собрание в комнату без окон, где сидели еще несколько таких же перепуганных родителей, готовых наконец забрать своих новорожденных детей домой.

Медсестра рассказала о том, как заботиться о наших не совсем обычных детях. Когда речь зашла о кормлении грудью, она повернулась к нам с Брюсом:

— Это ваш ребенок на искусственном кислороде?

— Ммм… нет, не думаю, — ответила я. Мне захотелось тут же уйти.

Медсестра сверилась со своей папкой и снова взглянула на нас:

— Люси — ваша дочь?

— Да.

— Вам нужно остаться после собрания. Я объясню вам кое-какие тонкости.

Все в серой комнате обратили свои серые несчастные лица на нас, родителей, которых отправляют домой с аппаратом искусственной подачи кислорода.

В голове метались и прыгали мысли. Она всегда будет подключена к этому аппарату? Может, с ней что-то не так, о чем нам не сказали? И легкие повреждены безвозвратно?

После собрания сестра заверила, что аппарат — лишь временная мера, для страховки. Но временная — это насколько? Для страховки от чего?

Мы отвезли ее домой, чувствуя себя ворами. К носу у нее был приклеен катетер, подсоединенный другим краем к аппарату с искусственным кислородом, следовавшим за ней повсюду, как ангел-хранитель. Этот катетер казался нам миленьким. Мы умилялись даже баллону с кислородом. Мы были дома, мы были счастливы, боялись до смерти и умирали от любви.

Нам дали строгие указания: минимум пять месяцев карантина. Стоял сезон гриппа, а Люси нельзя было простужаться ни в коем случае. Нам нельзя было выносить ее из дома.