Андрей Бабиков - Оранжерея

Прихватив свой холщовый заплечный мешок, Марк выбрался из лодки и, глубоко засунув об­ветренные кулаки в карманы, направился в бли­жайший трактир — только пройти рощицу и по­вернуть за угол. Не его ли имел в виду Тарле?

Да нет, он хотя и старый эмигрант, но все-та­ки московит, все свое принес с собой. Где ж у него дом? Кто-то говорил мне... Где-то на окраине. В Утехе, что ли? Живет со старухой-матерью и младшей сестрой, старой девой. Не хватает лишь Ноны, сиречь Клото.

В детстве отец несколько раз брал Марка с собой, когда заходил в гости к Тарле, жившему в то время в нескольких шагах от ратуши в тес­ной съемной квартире. Что у них были за разго­воры, Марк не помнил, да и не знал он тогда, в свои пять-шесть лет, кем был этот худощавый свет­ловолосый человек с внимательными серыми гла­зами и подвижными морщинами на лбу, ровесник его отца, в доме которого всегда пахло по-осо­бенному, должно быть трубочным сладковатым табаком, и где так заманчиво высились до самого потолка стеклянные книжные шкафы. Пока отец негромко беседовал с ним в небольшой гости­ной (три окна, балкон с голубями), служившей хозяину вместе кабинетом и столовой, пока они выпивали по рюмке крепкой «лозы» с крошечны­ми ореховыми кексами, зовущимися в Запредельске «шишками», и листали журналы, иногда чи­тая что-нибудь из них вслух, или играли в быст­рые шахматы с часами, азартно хлопая по медной кнопке, выстреливавшей кнопку противника, Марк слонялся по комнате, украдкой разглядывая фо­токарточки на стене, или тискал теплую, по­корную кошку, приходившую из прихожей, или скромно сидел в углу на стуле, разглядывая пода­ренную ему игрушку — циркового гуттаперчево­го акробата в синем трико или настоящий, на шнурке, боцманский свисток, в который отчаян­но хотелось дунуть. Эти редкие и недолгие поси­делки почти совсем стерлись у него из памяти, но когда много лет спустя он случайно прочитал в газете стихи Тарле, где была примечательная опечатка и такие строки:

ему тут же вспомнилась и та самая комната с круглым столом, и высокие окна с видом на ра­тушу, и щелчки турнирных часов, и сладковатый запах табака.

Так, припоминая и вдохновляясь прелью про­шлого, юный Марк Нечет шел через осиновую и грабовую рощу в хорошо знакомый гимназис­там «Смирновский» трактир, когда дорогу ему за­ступили двое невесть откуда взявшихся скарнов [20] Скарн — (от швед, skarn) грязь, отбросы. . С тупой очевидностью пытки, с кривой ухмыл­кой будущих кошмаров, они молча выросли из мокрых кустов дикой сирени, уже поникшей, опав­шей, угрюмые фигляры затхлых проулков, гугни­вые подонки из заброшенных доков, и стали пе­ред ним бок о бок, чем-то неуловимо схожие, как молочные братья, с одинаково мрачными выра­жениями на нечистых лицах. Один из них, что повыше да посмелее, на несколько лет старше Марка, был, судя по пряжке ремня, с городской верфи. Другой — чернявый, с желтым измож­денным лицом и багровым пятном во всю щеку (частью даже на шее) — чей-то, судя по всему, беспутный подмастерье со сбитыми ногтями и металлической стружкой в давно не мытых во­лосах.

— Стоп, машина! — развязно заговорил дол­говязый ломающимся голосом. — Куда спешишь, братец? — Нехорошо улыбаясь, он развел в стороны руки с лопатообразными ладонями, пре­граждая Марку путь.

Марк молча сошел с дорожки, чтобы обойти этих двух, но чернявый схватил его за рукав.

— Убрать руку, — сказал ему Марк твердо, и тот по рабской привычке повиноваться машинально разжал хватку. Зато ему в ворот форменной куртки тут же вцепился долговязый.

— Цыть, барчук, стой смирно, — говорил он, крепко держа вырывавшегося Марка — щуплого гимназиста с набитой учебниками холщовой сум­кой через плечо. — Мы щек, быстренько. Давай, Хлюст, не ссы в компот.

Чернявый, засопев, полез к Марку холодной рукой в карман брюк.

— Слушайте вы, идиоты, — начал придушен­ный воротом Марк, отстраняя голову от черняво­го, у которого тухлятиной несло изо рта, и хватая длинного за руку. — Что вам надо? Отпусти меня (долговязому). У меня нет денег (чернявому).