Михаил Елизаров - Ногти (сборник)

В придачу к сумкам Фройляйн привезла жестокое кишечное расстройство.

— Рагу, — сказала гневно, — мама дала в дорогу, я на стоянке три раза платила за туалет.

Я повел несчастную засранку домой. Фройляйн первым делом ворвалась в заветную фанерную кабинку. Я забросил все вещи в комнатку, блаженно улыбаясь — доехала. Минуту осмыслял, чему я радуюсь — солнечному ветру в занавесках или унавоженному счастью?

Она вошла, обмякшая большая нежность, улеглась и прошептала, раздвигая ноги:

— Как давно у меня не было мужчины!

Юг — кузница воспоминаний. Там любовь рождала амулеты, прикасаясь ко всему, что видит. Напрасно прятались в камнях куриные божки — их подобрали, мелкие коряги пытались быть похожими на хворост, но в них безжалостно угадывали очертанья ящериц и змеек и уносили на память, даже песни, эстрадные суповые наборы из костей и хрящиков, наполнялись смыслом.

Я не прощу Немецкой Проститутке совместный Крым, дорогу к Двум Монахам — глыбам, исполняющим желания, секретную долину Тавров, голоса, что заунывно звали всех отдыхающих отплыть за двадцать гривен на Тот Свет. Я не прощу. Мой лучший Крым засижен перелетной тварью, обращен в прах и экскременты.

Потом был пыльный, душный Симферополь, с бессмыслицей которого сравнится разве такой же удаленный от моря всегда ночной Джанкой — в сущности, не город, а пятиминутная платформа, где продаются персики и дыни.

На родине стояло предосеннее затишье, тополя понуро шли на панихиду по августу, и в этой траурной колонне я встретил Альбину. Мы могли сознательно друг друга не заметить, прикрывшись скорбью, но перед светлой памятью покойного подобная уловка казалась неоправданным кощунством.

— Привет, Альбина, ты куда пропала?!

— Это ты пропал.

Мы остановились, робко обменялись скупыми новостями, сорвалось еле слышное «звони». Из черной ямы глянул вычеркнутый год, похеренная дружба.

Вечером я набирал Альбинин новый номер.

— Как хорошо и грустно, Альбина. Ты меня простила?

— Я не обижалась.

— Вы расписались?

— Нет, в гражданском браке.

— Он кто?

— Мой бывший одноклассник…

— Скажи, пожалуйста…

— Я думала, ты с ней давно расстался.

— Напротив, вместе ездили на море.

— Тогда я ничего не понимаю. Моя подруга видела ее с Алешей на набережной в Алуште…

Вот сердце полетело под откос.

— Ты что-то путаешь, Альбина. Подруга, верно, говорила о прошлогоднем лете…

— Это что, имеет для тебя такое значение?

Взбешенный идиот в тайге ума с размаху хлопнул заячьим треухом оземь и прокричал в дупло столетней пихты: «Так я дойду до правды!»

Фройляйн встретила убитыми словами:

— Задержка, десятый день, — и поплелась уныло на диван.

Я умиленно глянул в синие обои под потолком — нет, там не близорукий фраер, а Бог, который видит все.

Я занял место у штурвала и уверенно повел беседу к кисельным берегам расплаты:

— Ну, десятый день, а я при чем здесь?

На горизонте показался черный флаг с мощами нерожденного младенца. Пират победно зарыдал в платок:

— Не могу так больше, ты каждый раз уходишь, а в постели остается твой запах!

Мне надоело играть. Брюхатый Флинт попятился. Его настигла первая пощечина.

— Скотина! Мразь! — высвистывали пальцы. Я удивлялся, какие они длинные, их можно заплести в косу. — Мне известно, с кем ты была в Алуште! Сука! Проститутка!

— Я не хотела! — извивалась Фройляйн. — Он приехал, говорил, что это наш последний шанс!

Я даже перестал ее стегать:

— Мерзавка! Блядь! Ты согласилась!

Фройляйн припала к моей карающей руке:

— Ударь еще! Сильнее! Как сладко терпеть боль от любимого!

— Паскуда! Тварь! — Я примерялся, куда отвесить звонкие шлепки.

— Ну что же ты, — постанывала Фройляйн, — ударь сюда, — она поспешно оголила зад, — ударь, не бойся!

Я недоумевал, как она сумела нарядить меня в шутовскую кожу с заклепками, а в руки дать игрушечную плеть. Мы отвратительно и скоро совокупились.

— Давай, давай, я твоя самка, — подвывала в подушку Фройляйн. Она была довольна. Роль из дешевой порноленты давалась ей без творческих усилий.

Надо мною надругались, использовали в непотребной сцене. Я встал с дивана и в замешательстве сказал:

— Я ухожу.

От наступившей тишины дрожало сердце, я шагнул к двери. И чуть не умер, когда голос Фройляйн позвал меня:

— Если ты уйдешь, я отравлюсь.

Я захлебнулся новою надеждою, взмолился:

— Отравись, прошу, так будет лучше всем, тебе же ничего не стоит, — и похолодел от страха — передумает. Проще простого уговорами спугнуть истерику, а вместе с нею желанье ядовитой смерти. — Ведь не отравишься, — сказал я, осторожно интригуя, — слаба, кишка тонка, не вышла рылом, не по сеньке шапка…