Михаил Елизаров - Ногти (сборник)

Почти сразу прекратился дождь, и выглянуло бледное, как лилия, солнце. Анатолий Дмитриевич сгреб кучку из жухлой травы и уселся на этот импровизированный пуфик. Корнет, чуть помедлив, плюхнулся рядом. Закатав рукав шинели, он принялся бережно разматывать посеревший от времени бинт на запястье.

— Никак не заживет, гноится, — сказал он.

Под бинтом, с внутренней стороны, воспалилась свежая татуировка «За Бога, Царя и Отечество», выполненная старославянской вязью. Припухшие буквы, казалось, всего лишь повторяли причудливый контур вены.

«Зачем это?» — шевелилась в мозгу Анатолия Дмитриевича ленивая мысль, пока он не сообразил, что у него самого точно такая же татуировка. Он попытался вспомнить, кто из офицеров внес эту пиратскую моду колоть на руке надписи, но так и не смог.

— Вы, знаете, к фельдшеру сходите, пусть он вам йодом смажет, — сказал вдруг Анатолий Дмитриевич. — У меня тоже, в свое время, долго заживало. Иглу хорошо дезинфицировали?

— В котелке кипятил, — хмуро сказал корнет, осторожно пробуя рану языком.

— Тогда странно, — поручик отвернулся и замолчал. «Боже мой, — с отвращением мелькнуло у него в голове, — откуда эта чудовищная пошлость? Татуировка, и весь наш разговор…» Вслух он сказал: — Вы лучше не слюной, а портвейном — какой ни есть, а все-таки спирт.

— А я бы не догадался, вот спасибо, — спохватился корнет, отцепляя флягу.

— И в пробочку налейте, так удобнее будет…

— Благодарю… Кстати, господин поручик, не желаете еще по глоточку?

— С удовольствием.

Корнет вытащил из кармана носовой платок и занялся обработкой раны. Намотав угол платка на палец, он обмакнул его в портвейне, а потом провел мокрую полосу.

Анатолий Дмитриевич, у которого после второй пробы обуглились все внутренности, тупо рассматривал собственную руку, украшенную витым темно-фиолетовым лозунгом.

— «За Бога, Царя и Отечество», — с расстановкой прочел он, — удивительное триединство высших категорий, одинаково конечных во времени и пространстве.

— Боюсь, что не могу полностью с вами согласиться, — прервал свое занятие корнет, — Бог бесконечен. Он — идеальный мир прообразов, Он — проявленный мир. — Корнет явно хотел похвастать знанием новомодных теософских веяний.

— Это вопрос гносеологического толка, корнет, — поручик чудовищным усилием подавил огненную отрыжку, — ваше или мое представление о Боге — не более чем некая мистическая идея, если хотите, способ, посредством которого Бог обнаруживается в нашем опыте. Допустим, существует реальный Бог с его сверхиндивидуальными качествами, и где-то далеко ютится ваше, предположим, верное представление о Нем и мое, неверное. Но все дело в том, что мы оба оперируем только представлениями, а они, согласитесь — не суть Бог. Наш ум подобен кривому зеркалу, где отражаются сплошные иллюзии.

Превозмогая растущий в глубине желудка рвотный спазм, Анатолий Дмитриевич приложился к портвейну.

— Вы, господин поручик, — сказал корнет, провожая удрученными глазами траекторию фляги, угол ее наклона становился тревожно крут, — просто унижаете беспредельность. Проблема в том, что луч божественной истины, проходя через призму человеческой природы, распадается на множество осколков, и — разрозненные — они лишь тени человеческого заблуждения. Разумеется, Земля относительно Космоса имеет свои границы. Но существует цепь планет, Солнечная система и так далее — в восходящем измерении. Величественная и вечная фантасмагория беспредельного бытия творится до бесконечности.

Возвращенная фляга сразу преобразила его в благодарно выпивающего слушателя.

— Я буду отталкиваться от близкого вам положения, — сказал Анатолий Дмитриевич несколько подпаленным голосом, — что все явления природы имеют целеполагающие начала, заключенные в них самих, своего рода души. Принцип жизни и мышления лежит в самом фундаменте материи. Она состоит не из мертвых частиц, а из живых, обладающих самосознанием монад.

— Теперь мне ясно, к чему вы клонили, говоря о капле и океане, — встрепенулся корнет. — Вы хотите подвести меня к мысли, что Вселенная — это бесконечная, растянутая во времени и пространстве иерархия сознаний. Признайтесь, я видел вас у «Агнцев Йоги»!

— Не возьму в толк, о ком вы, корнет.

— Теософское общество на Арбате. Называлось «Агнцы Йоги». Я одно время посещал его. Там собиралась славная компания, говорили о всяких высоких штуках, устраивали спиритические сеансы, а потом ехали к цыганам. Вы любите цыган? — Поручик меланхолично кивнул. — Я очень люблю, — продолжал возбужденно корнет, — гитары, скрипка, шум, гам, цыганки в эдаком цветастом, совсем как индюшки шальные. Мониста звенят, юбки развеваются…