Михаил Елизаров - Ногти (сборник)

Мы уже были не вместе, над нами истошно прокричал небесный матросик-херувим: «Полундра!» — и мы знали, что каждый, брошенный на произвол судьбы, спасается, как может.

Я решил, что останусь в нашем архиве. Никто меня не будет искать, кому я нужен — говорил я себе. Переночую на стульях, можно подумать, я с большими удобствами спал в палате… А утро вечера мудренее, в понедельник вернутся офицеры и доктора, приедет полковник Вильченко.

Я испытал булавочный укол совести, из-за того что решил воспользоваться кочуевским убежищем, но Божий глас: «Полундра» — отпускал грехи.

Улучив момент полного безлюдья в коридоре, я рванул наверх в архив. Там, передвинув столы к полкам, улегся на четыре стула, прикрылся скатертью и достал Реукова. Света я не включал, и от букв остались только серые силуэты.

Но я наловчился разбирать и тени слов: «По сигналу оповещения о радиоактивном заражении при действиях в пешем порядке необходимо надеть респиратор или противогаз, защитный плащ в виде накидки, защитные чулки и перчатки, а при нахождении в укрытиях или закрытых машинах только противогазы, закрыв при этом двери, окна, люки, жалюзи и опустив задний клапан тента автомобиля».

Прошел, наверное, не один час, мелкий дождь накрапывал по стеклу. Эти прятки под скатертью напомнили детство. На выходные родители отвозили меня к бабушке и в воскресенье вечером забирали. Пока они пили чай, я прятался в соседней комнате под столом, наивно веря, что родители забудут обо мне и уйдут…

— Читаешь? — раздался надо мной голос Кочуева.

Я вздрогнул и оглянулся. При взгляде на него я понял, что он посланник чужой воли.

Кочуев откашлялся и произнес с какой-то официальной интонацией:

— Тебя танкист спрашивал. Иди в палату.

Я сел, и мне стало дурно. Из желудка к горлу взметнулся кислый фонтанчик рвоты, и на спине высыпала горячая роса:

— А ты передай, что не знаешь, где я.

Кочуев вздохнул:

— Он сказал, что если сам найдет, то хуже будет…

Я отложил книгу и пошел за Кочуевым. По дороге спросил:

— Ну что там «деды»?

— Напились, — деловито отвечал Кочуев. За этими словами крылась страшная неизвестность.

— Мне, это… поссать надо, — деликатно сказал я Кочуеву половину правды. — Ты иди, я позже догоню.

— Ну, хорошо, — согласился Кочуев. — Так, значит, я скажу, что нашел тебя, да?

Я не обижался на лукавство вопроса, которым он прикрывал свое тайное предательство. Кочуев не был виноват, он только следовал своей «полундре»…

Из палаты доносилось дряблое гитарное треньканье. Над общим гомоном я слышал сиплый баритон Игоря-черноморца, точно читающего по слогам:

— … По-и-ме-ни-Солн-це…

— Не туда! — кричал «дед» Чекалин. — Там «а эм» аккорд на «Солн-це».

— Сам знаю, — говорил Игорь-черноморец и выдавал через секунду печальное спотыкающееся в трех струнах брям.

Я решительно открыл дверь. В палате был накуренный сумрак, и дым летал сизыми смерчами. Между койками на островке из тумбочек стояли трехлитровые банки с самогоном, две уже были пустые. На газету свалили мятые пирожки. Кочуев трясущимися руками нарезал хлеб и сало. Яковлев придерживал колченогую тумбочку, а Прасковьин бережно разливал самогон по стаканам.

Над всем этим пиршеством грозно царил Прищепин, он возвышался как монумент, и у его подножия сновали восточные чужаки. С порога я перехватил его острый взгляд, воткнувшийся в меня. Нечеловеческое опьянение висело на нем, как цепи, от этой чугунной тяжести он не двигался, а ворочался, медленный и громоздкий, обросший сырой земляной теменью.

Он с натугой поднял руку:

— Ты-ы-ы… блядь…

Прежде чем он закончил, вмешался Игорь-черноморец.

— Маэ-эстро, — с пьяной раскачкой произнес он, мне показалось, что хмель в его голосе наигран. — Давай сюда…

Прищепин запнулся, яростно полыхнул глазами, захрипел рваной слюной и медленно повернулся, как ржавый флюгер. В нем что-то тонко скрипнуло, мне почудилось, что над госпиталем и миром упал и покатился с цокающим звуком тяжелый шар, боднул и освободил какую-то пружину, визгнули тросы, качнулись, начиная вращение, огромные маховики и клыкастые шестеренки невидимого злого механизма.

— Хырр… — сипло выдохнул Прищепин. — Хырр… Мух-таррр! — мокрота неожиданно сложилась в имя.

В тот же миг азиат Мухтар, скользкий и увертливый, приблизился к нам и взял тетрадку, в которой я записывал Игорю песни и аккорды.

Он ткнул в страницу пальцем и залился песьим, как на луну, смехом: