Марио Льоса - Нечестивец, или Праздник Козла

Урания. Ну и именем наградили ее родители; при этом имени в сознании возникала планета, минерал, все что угодно, но только не стройная женщина с тонкими чертами лица, гладкой кожей и огромными темными, немного печальными глазами, которые смотрели на нее из зеркала. Урания! Ну и ну. К счастью, никто ее так не звал, а звали Ури, Мисс Кабраль или доктор Кабраль. Насколько помнится, с тех пор, как она уехала из Санто-Доминго (а точнее, из Сьюдад-Трухильо: когда она уезжала, столице еще не вернули ее настоящего имени), ни в Адриане, ни в Бостоне, ни в Вашингтоне, ни в Нью-Йорке никто не называл ее больше Урания, как звали когда-то дома и в колледже святого Доминго, где sisters [ Сестры (англ.). ], монахини доминиканского ордена, и ее соученицы старательно выговаривали дурацкое имя, которым ее с самого рождения обрекли на муки. Кого же это угораздило — его или ее? Теперь уже поздно докапываться, дорогая: мать — на небесах, а отец — покойник при жизни. Так что не узнаешь. Урания! Так же глупо, как переименовать древний Санто-Доминго де-Гусман в Сьюдад-Трухильо. Может, и эту идею родил твой отец?

Она ждет, пока море покажется в окне ее комнаты на девятом этаже отеля «Харагуа», и, наконец, вот оно. Еще несколько секунд, и темень отступает, и сияющий синий горизонт стремительно распахивается, открывая зрелище, которого она ждет с того момента, как проснулась в четыре часа утра, несмотря на таблетку, выпитую на ночь вопреки всем предубеждениям против снотворных. Ярко-синяя поверхность моря, взъерошенная пятнами пены, вливается в свинцовое небо у линии горизонта, а тут, у берега, звонко бьется пенистыми волнами о набережную, Малекон, мостовая просвечивает сквозь кайму пальм и миндалевых деревьев. Тогда отель «Харагуа» выходил фасадом на Малекон. А теперь — торцом. В памяти всплывает воспоминание — это было в тот день? — отец ведет девочку за руку, они входят в ресторан отеля, пообедать вдвоем. Им дают столик у окна, и из-за занавесок Уранита видит просторный сад, бассейн с трамплинами для прыжков и купающихся. В Испанском дворике, облицованном узорчатой плиткой и уставленном горшками с гвоздиками, оркестр играл меренги. В тот день это было?

— Нет, говорит она вслух.

Тогдашний «Харагуа» разрушили, а на его месте воздвигли это огромное здание цвета розовой пантеры, которое так поразило ее три дня назад, когда она прибыла в Санто-Доминго.

Правильно ли она поступила, что вернулась? Ты еще пожалеешь, Урания. Растратить целую неделю отпуска, при том что у тебя никогда не находится времени, чтобы увидеть города и страны, которые тебе хочется увидеть, и вместо того, чтобы, к примеру, смотреть на горы и покрытые снегом озера Аляски, ты оказываешься на крошечном островке, куда, ты поклялась, никогда больше не ступит твоя нога. Неужели ты сдаешь? Проявляешь осеннюю сентиментальность? Нет, простое любопытство. Чтобы доказать себе, что можешь ходить по улицам этого города и он уже не твой город, и страна, тебе уже чужая, и они больше не вызывают в тебе ни грусти, ни ностальгии, ни ненависти, ни горечи, ни ярости. А может, ты приехала, чтобы взглянуть на развалину, в которую превратился твой отец? Узнать, что ты испытаешь, увидев его через столько лет? Озноб пробегает у нее по телу. Урания, Урания! Смотри-ка, столько лет прошло, а у тебя, такой непокорной, такой организованной, совершенно не поддающейся унынию, у тебя за этой неприступной броней, которой все восхищаются и завидуют, оказывается, такое нежное сердечко, такое боязливое, уязвимое и чувствительное. И она хохочет. Хватит глупостей, милочка.

Она надела легкие туфли, брюки, спортивную блузку, подобрала волосы сеткой. Выпила стакан холодной воды и уже собралась было включить телевизор, чтобы послушать новости по CNN, но одумалась. Подойдя к окну, она смотрит на море, на Малекон, а потом — в другую сторону — на теснящиеся крыши, башни, купола, колокольни и купы деревьев. Город. Как он разросся! Когда ты его оставила, в 1961 году, в нем проживали триста тысяч душ. А теперь — больше миллиона. Он раскинулся кварталами, проспектами, парками и отелями. Вчера она почувствовала себя чужой, когда колесила во взятом на прокат автомобиле по элегантным кварталам Белья-Виста и огромному парку Мирадор, где joggers [ Бегун трусцой (англ.). ] было ничуть не меньше, чем в нью-йоркском Сентрал-Парке. В детстве город кончался на отеле «Эмбахадор»; за ним шли поместья, засеянные поля. Вокруг Кантри-клуба, куда отец водил ее по воскресеньям в бассейн, расстилалось чистое поле, и не было ни асфальта, ни домов.