Марио Льоса - Тетушка Хулия и писака

В ту неделю, столь богатую событиями, я случайно стал участником уличной драки и в некотором роде защитником Педро Камачо. Я как раз выходил из университета Сан-Маркос, терзаемый угрызениями совести после оглашения экзаменационных оценок по процессуальному праву: я получил более высокий балл, чем мой друг Веландо, который действительно знал материал. Пересекая Университетский парк, я столкнулся с Хенаро-отцом, патриархом собственников радиостанций «Панамерикана» и «Сентраль». Мы вместе дошли, беседуя, до улицы Белен. Хенаро-отец были истый джентльмен, одетый всегда во все темное и неизменно сохраняющий серьезный вид; боливийский писака окрестил его – нетрудно понять почему – Рабовладельцем.

– Ваш гениальный друг постоянно вызывает у меня головную боль, – пожаловался Хенаро-отец. – Я сыт им по горло. Не будь он таким плодовитым автором, я давно бы выставил его на улицу.

– Опять протест аргентинского посольства? – поинтересовался я.

– Трудно даже представить, какую неразбериху он вызвал, – продолжал Хенаро-отец. – Теперь он раздражает людей тем, что переводит своих героев из одной радиопостановки в другую, изменяя их имена и тем сбивая с толку слушателей. Меня уже предупреждала жена, потом стали звонить по телефону, а теперь пришли два письма. Жалуются, что священник из Мендоситы носит то же имя, что и «свидетель Иеговы», а тот назван, как священник. У меня нет времени прослушивать все радиопостановки. Вы когда-нибудь слушали их?

Мы как раз спускались по авениде Ла-Кольмена к площади Сан-Мартина, лавируя между автобусами, отправляющимися за город, и обходя китайские лавчонки. Я вспомнил, что несколько дней назад в разговоре о Педро Камачо тетушка Хулия рассмешила меня, подтвердив мои догадки о том, что боливийский писака – великий юморист, хотя и скрывает это.

– Слушай, происходит нечто странное: у девушки родился малыш, который умер во время родов, его похоронили по всем правилам. А как ты объяснишь, что в сегодняшней вечерней передаче этого вновь объявившегося младенца уже крестят в соборе?

Я сказал Хенаро-отцу, что у меня тоже не было времени слушать радиодрамы и что, возможно, эти замены и путаница – оригинальный прием писаки.

– Мы платим ему не за оригинальность, а за то, чтобы он развлекал людей, – ответил Хенаро-отец, который, как стало ясно, был не прогрессивным, а традиционным импресарио. – С этими его шуточками мы потеряем аудиторию, и коммерческие фирмы откажут нам в рекламе. Вы его друг, так скажите ему, пусть откажется от своих модернистских находок, иначе он рискует остаться без работы.

Высказать это Педро Камачо я предложил самому Хенаро-отцу, ведь он был хозяином радиостанции и угроза в таком случае была бы более весомой. Но Хенаро-отец сокрушенно покачал головой (жест, унаследованный и Хенаро-сыном):

– Этому Педро Камачо нельзя и слова сказать. Успех очень повлиял на него, и каждый раз, когда я пытаюсь поговорить с ним, он хамит.

Оказывается, владелец радиостанции со всей учтивостью сообщил писаке, что были телефонные звонки, и даже показал ему письма с протестами. Однако Педро Камачо, ни слова не говоря, схватил письма и, не вскрывая, разорвал в клочки и бросил в мусорную корзину. Затем он снова уселся за машинку, будто в комнатушке никого не было. Когда близкий к апоплексическому удару Хенаро-отец покидал негостеприимное обиталище писаки, он услышал, как тот пробурчал: «Сапожник, иди тачать сапоги!»

– Я не могу более рисковать и нарываться на подобную грубость. Мне пришлось бы выгнать его, а такой исход вряд ли будет разумным, – закончил Хенаро-отец с усталым жестом. – Но вам ведь нечего терять, вас он не оскорбит, вы тоже наполовину художник, не так ли? Помогите нам, сделайте это ради нашего предприятия, поговорите с ним.

Я сказал, что сделаю. Действительно, на свое несчастье, после передачи полуденной радиосводки «Панамерикана» я пригласил Педро Камачо выпить чашку йербалуисы с мятой. Мы выходили из здания радиостанции, когда два здоровенных типа преградили нам путь. Я сразу узнал их: то были два брата-усача из ресторана «Паррижада-Архентина», расположенного на нашей улице перед колледжем вифлеемских монашек. Оба брата – в белых передниках и высоких поварских колпаках – славились своим умением готовить жареное мясо с кровью и требуху. Они двинулись на боливийского писаку с видом наемных убийц, и старший, самый толстый из братьев, спросил:

– Так значит, мы убиваем детей, Камачо – сукин сын. Ты уверен, нищий бродяга, что в этой стране нет никого, кто мог бы поучить тебя вежливости?