Андрей Шляхов - Невероятные будни доктора Данилова - от интерна до акушера

— Данилов, не морочь мне голову, — поморщилась Елена. — Что произошло? Какое тебе дело до Гучкова и до его порядка? Когда тебя интересовали такие вопросы?

— Так, интересно. — Данилов сделал очередной глоток. — А то все судачат, я а не в теме. Слушай, давно хотел спросить — а вот этот чайничек, в котором ты никогда не завариваешь чай, — это настоящая гжель? Не подделка?

— Настоящая, — подтвердила Елена, отправляя в рот первую дольку грейпфрута. — Подделок не держу. Так что у нас там с настроением?

— У тебя красивые губы. — Данилов пустил в ход самое действенное оружие. Сейчас он был готов даже к тому, чтобы внимательно выслушать лекцию о сравнительных достоинствах различных губных помад, лишь бы Елена не задавала вопросов.

— А почему только губы?! А классический нос, а огромные зеленые глаза, которые Маша Сойкина со зла назвала болотными? И зубы у меня такие, что не стыдно улыбнуться во весь рот! Дальше развивать тему, или ты все-таки расскажешь, что тебя тяготит?

— Да ничего не тяготит, — поморщился Данилов. — Просто ко всему привыкать надо, а у меня период адаптации затянулся. Хотя обстоятельства обнадеживают — место нормальное, работа нормальная, начальство вменяемое, и мудаков не больше, чем на той же «скорой». Все хорошо, и будет еще лучше. Чему ты улыбаешься?

— Да так, ничему. — Улыбка сразу же исчезла. — Чем больше я тебя узнаю, тем меньше я тебя знаю.

— Это закономерно, — успокоил Данилов. — Сей процесс называется звучным словом «агностицизм». Человек непознаваем, потому что он являет собой модель Вселенной в миниатюре или еще что-то в этом роде. В философии я не силен… Но понимать меня ты, надеюсь, не разучилась?

— Вроде нет.

— Сейчас проверим. Сможешь угадать, чего я сейчас хочу? — прищурился Данилов.

Не говоря ни слова, Елена встала, подошла к холодильнику, достала из него бутылку пива и поставила ее перед Даниловым.

— Угадала?

— Не совсем, — улыбнулся Данилов. — Я хочу феерических любовных безумств, хочу упоительной страсти и бурной взаимности. Я хочу праздника любви в водовороте серых будней.

— Твой пыл меня пугает! — Елена демонстративно отступила на два шага — больше не позволяли размеры кухни. — Экого ты в роддоме нахватался! Даже лексикон расширил — выучил слова «феерический», «упоительный» и «водоворот» и научился красиво их связывать. Скоро небось сонеты на дежурстве начнешь писать?

— Сонеты… — вздохнул Данилов, открывая вторую бутылку. — Сонетами там и не пахнет. Скорее — трагедиями. Сегодня, например, девчонка из окна выбросилась.

— Да ну? — всплеснула руками Елена. — Психоз? Насмерть?

— Непонятно, что с ней было, но насмерть. Ушла из отделения и на запасной лестнице выбросилась в окно. Не спонтанно, а обдуманно и намеренно — на батарею влезла, закрытое окно открыла и вылезла…

— Надо же… — Елена присела на край стола рядом с Даниловым и скрестила руки на груди. — А конфликтов в роддоме у нее не было?

— Нет. Поступила с улицы, молодая, более-менее ухоженная, но по сути — бомжиха. Ни дома, ни документов, ни родственников-приятелей. Родила, немного оклемалась после родов, и вот…

Чтобы немного успокоиться, Данилов сделал несколько мелких глотков из бутылки, а затем продолжил:

— Что показательно — вот выбросилась из окна молодая женщина, ребенок сиротой остался… Я к этому ни с какой стороны не причастен, но грустно мне от подобных новостей становится, даже не грустно, а мрачно. Сразу мысли в голову начинают лезть — почему она так поступила? Что ее заставило? Неужели все было так плохо? Ну, ты понимаешь…

Елена молча кивнула.

— А все остальные… Как будто цветочный горшок из окна выпал. Непричастные радуются, что они тут ни при чем, а причастные думают, как бы им избежать последствий. И всем по большому счету на эту несчастную дуру наплевать. Вот это меня поражает. Хоть бы кто-то один сказал, жаль, мол, девку… или ребенку ее посочувствовал бы… Никто! Невольно начинаю подозревать, что я — сентиментальный идиот.

— Ты добрый, — улыбнулась Елена. — И совсем не идиот.

— Идиоты нередко бывают добрыми, — возразил Данилов. — Об этом еще Достоевский писал. Федор Михайлович. Только меня нельзя назвать добрым… Просто я умею отличать хорошее от плохого. Ты, конечно, можешь посмеяться над моими словами, но на «скорой» все было как-то иначе. Когда я в общаге по балде получил, так меня навещали, мне сочувствовали, кое-кто даже деньгами пытался помочь… Я чувствовал, что вокруг меня — люди! Конечно, люди бывают разными, взять того же Бондаря — ему все трын-трава…