Валерий Попов - Иногда промелькнет

— Вот… а мама мне блокнотик купила! — Олька, вздохнув, перелистывает крохотный блокнотик. Я смотрю на аккуратную белую косыночку, чуть торчащую из-под капора, на стриженные по-больничному серенькие волосики. Олька смущённо улыбается — между передними зубами щёлка… С тех пор я вижу и чувствую её.

Добрый характер у неё сохранился и помог ей. Ну — не поступила сразу в институт, хотя сдала хорошо — ну, проработала год регистратором в поликлинике — а потом поступила! Что ж делать — не всё же сразу! Правильно! Некоторое её «правильное занудство» бесит меня: «Ну, Валера, ведь ты же обе-ща-а-л!», «Ну, Валера, ну как же ты можешь?» — но это занудство обычно направлено к хорошему, позитивному — занудство напоминает, чтобы я позвонил, сделал что обещал, совершил что-нибудь приятное для кого-то… Что я должен кого-то проучить, кому-то сказать суровую принципиальную правду в глаза — этого она никогда не просит — характер не тот.

Постепенно именно вокруг неё и составился оплот уюта и доброты: муж Гена, серьёзный мужик, Танюшка, отличница и одновременно озорница… да и мама в последнее время всё больше любит согреваться возле неё.

Не знаю, как складываются жизни… но дано каждому разное — умнее этой банальной истины ничего сказать не могу.

Заканчивая главу про свою семью, я хочу всё же закончить её на радостной ноте — несмотря на все трески и громы, семья наша живёт, хоть и в разодранном виде, но живёт — любовь выдержала и не погибла, не превратилась в ненависть и войну — как это бывает там, где господь отпустил меньше благодати.

Всё-таки время от времени мать проворчит:

— Ну, ты заходил, что ли, к этому? Вроде — у него что-то опять с желудком… как теперь — ничего, что ли?

Или позвонит сестра Эля и ехидно скажет:

— Ну что, мой единоутробный брат, может, поинтересуешься всё-таки, как живёт твоя сестрица?!

— Да я это… звонил! — растерянно совру я.

— Знаем, как вы звоните! — пропоёт она.

И — почти уже приятный приезд к отцу… оказывается, и в этой дали, в этой неуютной пустыне нашлись отличные люди: и основательно-добродушный украинец Василий Зосимович, настропаляющий нас на рыбалку, и ехидно-остроумный Шиманович, и по-старинному степенный, благолепный агроном Титов, чья замечательная дочка… но об этом потом! Жизнь, оказывается, не прерывается так уж просто, она, оказывается, красуется и там, где её уже не ждёшь! — с этой радостной мыслью я еду от отца, и ноги натруженно гудят после того, как этот безумец весь день водил тебя по своим широким и далёким полям! Силён, что и говорить!

Не исчезает семья — пока не исчезли все мы.

Контуры их проступали постепенно — может, в моей жизни даже медленнее, чем у других. Мир был таинственным, безграничным — и эти милые существа далеко не сразу оказались в центре моего внимания. Всё прочее помню с очень раннего времени, а это — довольно-таки с позднего. Вот из второго нашего двора выходят гости родителей Борьки Белова — вальяжные, богато одетые — очень богато для тех бедных времён… да и сам отец Борьки Белова шишка немалая — полковник какого-то загадочного ведомства. И — вдруг толчок. Среди взрослых — девочка — или девушка? Смугло-матовое, как-то волшебно сходящееся книзу лицо, что-то очень странное во взгляде слегка косящих чёрных глаз, слегка вьющиеся чёрные волосы.

— Кто это? — я вздрагиваю, наверное, впервые от этого…

— Да — это Алка, двоюродная сестра, — небрежно говорит Борис.

Они, хохоча, оглаживая животы, перешучиваясь, в полной неге стоят посреди нашего двора: тепло, вкусно, всё отлично — куда им спешить — и она стоит с ними, время от времени быстро поднимая и опуская глаза, словно чем-то внезапно, но ненадолго заинтересовываясь.

— Ну уходите же! — вдруг почему-то думаю я.

Но они не уходят — хозяев ждут, что ли, и она скромно стоит среди нашего неказистого двора. И я вдруг чувствую, что душа моя переполнена, звенит и дрожит — и если они с нею ещё здесь побудут совсем немного — что-то случится со мной! Блаженство невозможно выносить долго — оно переходит в страдание… я резко поворачиваюсь и ухожу.

Это совсем что-то новое, невероятно острое, — и, как я чувствую, такое будет теперь случаться… такое же волнение, наверное, когда человек узнаёт о болезни… это, может, и не болезнь, но дело весьма, оказывается, мучительное.

Конечно, это называлось и раньше, и в книгах и во дворе — но разве можно представить заочно силу рождения и смерти — если одно не помнишь, а другого пока не знаешь… так и это.