Кадзуо Исигуро - Безутешные

Мисс Штратман опустила указку, но я продолжал разглядывать окошко, стараясь представить себе видневшийся за ним пейзаж. Это зрелище должно было понравиться прежде всего моей матери. Даже если у нее был неудачный день и ей пришлось все время провести в постели, этот вид, наверное, ее утешил. Она наблюдала, как пробегает вдоль долины ветерок, колыша папоротник и листву искривленных деревьев, которые карабкались по дальнему склону. Из окна виднелся обширный кусок неба, и это тоже должно было прийтись ей по вкусу. Затем я заметил на переднем плане фотографии, поперек правого нижнего угла, отрезок горной дороги, с которой, вероятно, и был сделан снимок. Можно было почти не сомневаться: эта дорога была видна из комнаты моей матери, и она могла наблюдать издалека, что там происходило. Проезжали случайные автомобили, фургоны с бакалейными товарами, иногда, возможно, и конные повозки; изредка появлялся трактор фермера, группа детей на прогулке. Эти картины должны были поднять ей настроение.

Я глядел на башенное окно, и из моих глаз снова потекли слезы. Они были не бурные, как в прошлый раз, но постепенно скапливались и стекали по щекам. Мисс Штратман их заметила, но на этот раз не сочла нужным останавливать. Она ласково мне улыбнулась и перевела взгляд на фотографию.

Внезапно раздался стук в дверь, заставивший меня вздрогнуть. Мисс Штратман тоже вздрогнула. Потом, со словами «Простите, мистер Райдер», направилась к двери.

Я повернулся на стуле. В комнату вошел человек в белой униформе, катя за собой тележку с закуской. Он оставил тележку на пороге так, чтобы она подпирала дверь, и поглядел в окно на рассвет.

– День будет прекрасный, – сказал он, улыбаясь нам обоим по очереди. – Вот ваш завтрак, мисс. Прикажете поставить его сюда, на стол?

– Завтрак? – Мисс Штратман выглядела смущенной. – Я ждала его не раньше чем через полчаса.

– Мистер фон Винтерштейн распорядился развозить завтрак сейчас, мисс. По мне, так он прав. Людям пора уже подкрепиться.

Мисс Штратман по-прежнему выглядела смущенной; она неуверенно взглянула на меня. Затем спросила:

– Ну как там… все в порядке?

– Сейчас все прекрасно, мисс. Конечно, когда мистер Бродский лишился чувств, поднялась легкая паника, но теперь публика успокоилась и получает удовольствие. Видите ли, мистер фон Винтерштейн только что произнес в вестибюле превосходную речь о блестящих традициях нашего города и обо всем, чем горожанам следует гордиться. Он перечислил наши достижения за многие годы и указал, что мы свободны от ужасных язв, поразивших другие города. Именно в этом мы и нуждались, мисс. Жаль, что вы не слышали. Нам стало спокойней за себя и за свой город, и теперь все в прекрасном настроении. Взгляните, кое-кто из публики сейчас там. – Он указал в окно. В самом деле, снаружи, в предрассветном сумраке, неспешно бродили по траве несколько зрителей, осторожно держа в руках тарелки и разыскивая, где бы сесть.

– Простите, – сказал я, вставая. – Мне нужно на сцену. Еще немного – и я опоздаю. Я вам очень благодарен, мисс Штратман. За вашу любезность, за все. Но сейчас прошу меня извинить.

Не дожидаясь ответа, я обогнул тележку и вышел в коридор.

В полумглу коридора уже успел просочиться слабый утренний свет. Я взглянул на зеркальную нишу, где оставил Хоффмана, но тот исчез. Мимо картин в золоченых рамах я поспешил к зрительному залу. По пути мне встретился еще один официант с тележкой, наклонившийся, чтобы постучать в дверь, но в остальном коридор был пуст.

Я продолжал быстро шагать, высматривая запасной выход, приведший меня сюда. Меня подстегивало нетерпеливое желание поскорее приступить к своим обязанностям. Какие разочарования ни постигли меня только что, я не снимал с себя ответственности перед публикой, которая много месяцев ожидала возможности увидеть, как я появляюсь на сцене и сажусь за рояль. Иными словами, мой долг заключался в том, чтобы выступить в этот вечер по меньшей мере не хуже обычного. Не справиться с данной задачей (я вдруг остро это почувствовал) означало распахнуть некие незнакомые врата и ввергнуться в темное, неизвестное пространство.

Вскоре я перестал узнавать дорогу. Коридор здесь был оклеен темно-синими обоями, вместо картин висели подписанные фотографии, и я понял, что пропустил нужную дверь. Однако на глаза мне попались другие, более солидные двери с надписью «Сцена», и я решил свернуть туда.

Какое-то время я блуждал во мраке, потом обнаружил, что опять нахожусь среди кулис. Я видел рояль в центре пустой сцены, скупо освещенной одной-двумя верхними лампами. Я установил также, что занавес по-прежнему закрыт, и безбоязненно ступил на сцену.