Анатолий Иванов - Тени исчезают в полдень

— Вон как! Мудр этот ваш пророк или как его там... Ну а ты... узнала, кто я?

Зина помолчала и ответила, все так же глядя куда-то мимо Устина:

— Зачем мне узнавать? Мне сказано было — несчастный брат наш, утешения жаждущий... зовет.

— И ты пришла меня утешить?

— Утешение в Христовой вере обрести лишь можно... — как-то неопределенно ответила Зина.

— Значит, я неверующий, по-твоему, раз... утешения твоего не принял? Чего молчишь? А может, принять?

Зина медленно опустила руки и вместо ответа попросила еще раз, еще тише, чем прежде:

— Дайте мне одежду.

Морозов кинул ей платье. Она поймала его на лету, прижала к животу и тихонько стала передвигаться вдоль стены. Устин с удивлением наблюдал за ней. Добравшись до выключателя, она потушила свет, торопливо оделась. Устин думал, что она уйдет, но девушка стояла и стояла у стены.

— Чего ж ты? Уходи.

— Нельзя мне.

— Почему?

Зина не ответила.

— Деми... Отца Дорофея, что ли, или брата — как по-вашему — боишься ослушаться?

Зина и на это только тяжело вздохнула.

Морозову вдруг очень подозрительными показались слова Зинки об утешении. Он даже наморщил лоб в темноте, силясь вспомнить их. Ага: «Несчастный брат наш, утешения жаждущий...» Жаждущий! Вот оно что! И дальше: «Утешение в Христовой вере обрести лишь можно...» А только что до этого Демид: «Неверие... губит людей...» Та-ак... А я-то, дурень, а я-то, дурень, ломаю башку: зачем-де Пистимея привезла меня сюда?.. А тут вон что... Утешение в вере! Без веры утешения нет, значит! Нет!!"

И Устин сорвался с кровати, схватил Зинку за горло, затряс.

— Зачем он тебя послал ко мне?! Что он учил тебя говорить мне, а? Что он велел внушить мне? Где я могу найти утешение?.. В чем я могу... Как я могу...

— Отпустите!.. Отпустите-е... — взмолилась девушка. — Иди, говорит, и утешай. Это, говорит, не грех, ежели с молитвой.

— Врешь, врешь!

— Ей-богу... Задыхаюсь ведь я. Дядя Усти... Дя...

Девушка сделалась тяжелой. Сквозь мутный угар все-таки пробилось, шибануло в голову Морозову: «И задушу ведь, как там... в Усть-Каменке... когда вера эта была...»

Чуть опомнившись, он разжал руки. Зина мешком свалилась ему под ноги. И в ту же секунду вспыхнул ослепительный электрический свет.

Возле выключателя стоял Демид, снова весь в белом, точно привидение. В руках у него был старинный медный подсвечник.

— Что это у вас тут? — строго спросил он и зловеще уставился в Морозова. — На весь дом крик подняли, спать не даете...

Устин стоял в одних подштанниках, как-то странно полусогнувшись, точно хотел броситься не то на Демида, не то на Зину. Спина его прогибалась и выпрямлялась, отчего казалось, что дышит он именно спиной. Зина лежала на полу, у его ног.

Потом Зина пошевелилась, поползла к Демиду, охватила его ноги:

— Я была покорной воле Божьей... Я...

— Пошла прочь! — пошевелил ногой Демид. — Разберемся.

Зина с трудом поднялась и, пошатываясь, вышла.

— Ну! — угрожающе сказал Демид.

Устин стоял все в той же позе. Затем стал выпрямляться. Демид прошел в угол, к столу, и сел на стул.

— Так чего ж ты молчишь? — снова спросил Меньшиков. — Спрашивай уж тогда у меня, что я велел Зинке внушить тебе. Что я велел говорить ей...

— Подслушивал, значит? — прохрипел Устин.

— Чего подслушивать? — пожал плечами Демид. — Ты на весь дом орал. Спрашивай, что ли... — И Меньшиков брезгливо пожевал губами.

Это точно масла подлило в огонь, и Морозов взорвался:

— Чего мне спрашивать?! Чего спрашивать?! Я все понял! Забеспокоило вас — веру, мол, Устин потерял, натворил черт-те что! Ну, потерял! Ну, потерял!! И ты не вернешь мне ее тем, что о своих... своих делах в этом Маутхаузене рассказывал. Ты думал — кровь, мол, у него разволнуется, едва почует запах паленого? Не заволновалась. Ты думал, я сробею, вздрогну, как явишься после стольких лет весь в белом, как привидение? Я не оробел, не вздрогнул, не испугался тебя! Ты думал — я задохнусь... от удивления: вон, мол, как Демид Зинку Никулину оболванил, одежи скинула — утешайся... Я не удивился... Не задохнулся... Хотя... — И тут голос Устина дрогнул, он заговорил вдруг совсем по-другому, жалобно и плаксиво: — Хотя лучше, если б задохнулся и подох, как... как... Думаешь, легко мне оттого, что я потерял веру... что деревце-то Филькино засохло? Думаешь, я... Лучше кончить все разом! Я и хотел вчера кончить. Да пистолет изоржавел весь... Может, у тебя в сохранности? Так дай. Дай!

Демид слушал его, не перебивая, легонько барабаня пальцами по крышке стола да время от времени посасывая нижнюю губу. Стол был застелен толстой скатертью, и никакого стука не было слышно. Наконец он произнес властно, подходя к Морозову: