Анатолий Иванов - Тени исчезают в полдень

А в раннее погожее майское утро, когда, встречая восход, оголтело кричали скворцы над деревней, Пистимея, собираясь в амбар, где вместе с другими женщинами и мужиками готовила семена к посеву, вздохнула:

— Гдей-то Демидка пропащий наш? Надавал советов, да провалился, как сквозь землю.

— Объявится, — сказал Устин.

Пистимея помедлила и промолвила раздраженно:

— Объявится, конечно, и спрос учинит, сатана пучеглазая. Сам-то хвост до боли поджал, а тут... Попробуй тут подступись с какого боку к Захарке!

Устин тогда промолчал. Он только с благодарностью и теплотой потрепал жену по плечу: вот именно, мол, все ты у меня понимаешь!

Пистимея смутилась, побежала вон из избы, но на полпути оглянулась:

— Как Овчинников-то Андрон, ничего?

— А что ему?

— Так мало ли... Боязливому Фоме все кнут на уме. Все ж таки чуть не потопил тогда сани с мукой на Светлихе. А про вредительство вон и в газетах пишут.

— М-м! — только и промычал Устин.

Сейчас ему, Устану, ясно, что Пистимея поднимала его «лапу» над Андроном очень грубо, почти открыто намекнула, что нужно делать. Но тогда он этого не заметил. У него мелькнула лишь догадка, что случай с мукой в самом деле можно будет использовать, припугнуть Андрона и зажать в кулак. И тут же испугался, как бы Пистимея не подумала еще, что догадка эта возникла у него с ее слов, и проговорил хмуро:

— Ладно, иди, иди. И так запоздала...

«Заботился я тогда... о своей мужской гордости, что ли?» — усмехнулся Устин в кислый и мокрый от дыхания воротник тулупа.

Как бы там ни было, а Овчинникова придавил быстро и крепко. Сам, дурак, попросил: «Да вдень ты их мне, удила проклятые...» Что ж, он вдел.

Андрон, который, видимо, и родился с кнутом в руках, захныкал как-то вскоре после пахоты:

— Теперь уж, однако, ссадит меня вскорости Захар с возчиков... А что за жизнь без профессии! Для меня вся радость, когда дорогой пахнет, а кустики, кочки, растительность, словом, всякая назад плывет, уплывает. А, Устин?

Устин здесь сориентировался самостоятельно, без помощи Пистимеи, и время от времени способствовал тому, чтобы Захар ссаживал Андрона с подводы и назначал или метать сено, чистить коровники, или еще куда. Овчинников сразу падал духом, уныло жаловался ему, Устину:

— Вот, вот...

— Да не ной ты! — бросал ему Морозов. — Постараюсь как-нибудь.

А в конце концов, будто надоело ему плаксивое нытье Андрона, бросил раздраженно:

— Да ты сам огрызайся посмелее с Большаковым. Другие вон на всю деревню лаются...

— Что ты, что ты?! — испугался Андрон. — А мешки проклятые?

— Делай, что я говорю! Я плохого не присоветую. Это вовсе и не ругань будет. Это по-нынешнему критика называется. Покритикуй, а потом выполни, что требует председатель. В другой раз он тебя поостережется с подводы ссаживать. Кому охота критику слушать...

— Сомневаюсь, — буркнул Андрон.

Однако в следующий раз, когда Большаков направил его рыть яму под овощехранилище, он осмелел и отрезал:

— Не пойду.

— Это почему? — нахмурил брови председатель.

— А я, можно сказать, критиковать тебя желаю.

— Что-что? — удивился Захар.

— Дык, Захар Захарыч! Я лучше бревна для хранилища повожу, сам, единолично, сгружать и разгружать буду, токмо не снимай с подводы. Ну чего тебе, право? Я всю жизнь на конях езжу, так чего уж, а?.. Я, конешно, чуть не утопил муку. Через то и не доверяешь мне подводу, само собой понятно. Но ведь, ей-богу, я... Да чтоб я еще уронил что с воза...

Захар слушал-слушал и расхохотался. А отсмеявшись, сказал:

— Ладно, доверяю. Ямы все-таки покопай дня три. А подвода не уйдет от тебя.

Все шло, как предсказывал Устин. Все-таки Андрон недоверчиво переспросил:

— Не уйдет? Ты того... не в насмешку? Не шутишь, говорю?

— Какие уж тут шутки!

— Дык я тогда... не то что три...

— Давай, давай...

Через три дня председатель в самом деле послал его возить бревна. А вечером, когда стемнело, Андрон неожиданно приволок Устину полугодовалого поросенка.

— Уж ты присоветовал так присоветовал, Устин...

— Эт-то еще что за номер?! — сверкнул глазами Морозов, толкая ногой мешок, в котором, повизгивая, бился поросенок.

— А это вроде... так сказать, долг платежом красен. Ить сколько раз выручал меня. А ежели ко мне со всем сердцем, то и я.

— Убирай обратно!

— Дык, Устин... — растерялся Андрон.

— Вот именно! — воскликнула Пистимея, выходя из горницы, — Зачем обижаешь человека? — Она укоризненно качнула головой. — Если дар от сердца, к сердцу и принять надо. И отдарить вдвойне. Я уж сама отдарю. Давай, развязывай, Андрон. Мешок развяжешь — дружбу завяжешь. Садись-ка рядком да поговорим ладком. — И поставила на стол бутылку водки, точно выхватила откуда-то из складок своей обширной юбки.