Анатолий Иванов - Тени исчезают в полдень

... Устин отбросил с головы подушку, вскочил, прилип спиной к стене, поджал под себя ноги. С него, оказывается, ручьями лил пот, и еще, оказывается, светло было только там, под подушкой, а здесь, в комнате, черный мрак.

— Кто повыдергивал?! Когда?! Как?! — трижды ударился он головой об стену.

И трижды прокричал ему Демид в ухо:

— Задачу... свою... понял?!

«Почему это Демид кричит, почему Демид?! — подумал Устин. — Откуда ему взяться тут?.. Какую задачу?»

Уж нет-нет да сообразил Устин, что это было в тот июньский вечер 1928 года, когда они расположились на ночлег прямо на обочине дороги, неподалеку от какого-то села, разбив палатку возле двух бричек с пожитками. Ярко и весело горел костер, разгоняя темноту. Где-то недалеко фыркали и глухо били в землю копытами их стреноженные лошади. Он, Костя Жуков, был в тот вечер уже не Костя, а Устин Морозов, Серафима звалась Пистимеей, а Тарас и Демид по документам, которые были зашиты во внутренних карманах поношенных, но еще добротных пиджаков, значились братьями Юргиными. Они были уже переселенцами, которые ехали из деревни Осокино Тверской губернии на Дальний Восток, на новые земли. Как же они стали переселенцами? Когда?

... Переселенцами они стали через два месяца после того, как приезжали сельсоветчики.

За это время Тарас появлялся на мельнице всего раза три-четыре, раздражительный, помятый, угрюмый. Он сильно похудел за последнюю зиму, так и казалось, что самоуверенная степенность, которую он носил на себе все эти годы, слазит, сползает с него лохмотьями. Костя догадывался, что сельсоветчики сдержали свое слово и, видно, в самом деле оштрафовали его «под завязку».

— Как дела твои торговые? — спросил однажды Костя.

— А-а... — промычал только Тарас — И посеять нынче... Колхоз в Сосновке организовали, вот что! — с отчаянием вдруг выкрикнул он. И с обидой добавил: — Вот тебе и нэп! Это разве нэп?!

А вскоре Демид собрал всех в избе и сказал:

— Вот что, друзья хорошие... Пожили тут, отдохнули, Тарас похозяйствовал вон. Пора и честь знать. Убираться надо отсюда, заметать теперь собственные хвосты, пока не поздно...

— То есть это как так убираться? — нервно дернул щекой Звягин. — Убирайтесь, а у меня хозяйство.

В ответ Меньшиков только вынул из кармана револьвер и положил перед собой на стол.

Звягин вытянул шею, точно хотел получше разглядеть оружие, а затем медленно втянул голову в плечи.

— Н-не могу я, не могу, Демид Авдеич, уезжать! — простонал он. — Лавка у меня в Сосновке, хоть и пустая, дом, мельница вот. Опять же пашни не все еще обрезали у меня...

— А ежели голову остригут вместе с пашней? Или не жалко?

Тарас еще плотнее втянул голову в плечи.

— То-то! — усмехнулся Демид. — Кончается, видать, твой нэп. Придется, Тарас, бросать и мельницу, и лавку. Тем более что пустая... и еще тем более, что не за свои денежки куплено...

— Дом в Сосновке за свои поставлен, — возразил Тарас. — С оборота уже...

— Но вот вопрос: куда убираться нам? — продолжал Демид, не обращая внимания на Тараса.

— К людям надо поближе, Демид, — подала голос Серафима, сидевшая на скамеечке с трехгодовалым ребенком на руках.

— Поближе? — переспросил Меньшиков. — Верно, пожалуй. Надо забраться в самую гущу людей, чтоб не было нас заметно. Слышь, Костя?

— Не глухой, — только и сказал он.

Некоторое время все молчали.

— А давайте в Сибирь подадимся, а? — нарушила это молчание Серафима. — Края далекие, глухие...

Демид зачем-то проверил, сколько в револьвере патронов.

— Вот говорите — к людям, — шевельнулся Тарас и сперва показал руками, как набрасывают веревочную петлю на шею, а потом пояснил: — Так ведь тогда, если что... все равно накинут удавку. Закачаешься под звон панфаров. — Он с жалостью поглядел в окно, на мельницу. — Где качаться-то, не все ли равно — здесь ли, там ли...

— А ты не подставляй шею, дурак, — сказал Демид, будто не замечая последней, жалкой звягинской попытки убедить их остаться здесь,

— Дык как? А хотя что же... Ежели ничего такого, — кивнул он на Демидов револьвер, — ежели не будем делать ничего такого, то, может, и оно... ежели опять же не признают нас...

Демид положил наконец револьвер в карман.

— «Ничего такого» не будем делать, верно. Не те времена, по всему видать, наступили. Попостимся до поры до времени. Но... пост — для дураков, а поп не таков. В том смысле, что не будем сидеть сложа руки. Только... без шуму теперь придется... Куда, говоришь? В Сибирь? — переспросил Меньшиков у Серафимы.