Анатолий Иванов - Вечный зов. Том I

— И из-за него тоже.

— А еще из-за чего?

— Не знаю. Это не объяснить так легко, в двух словах. — Длинные брови ее нахмурились, потом, дрогнув, развернулись, как крылья, плотно обтянутая шерстяной кофточкой грудь начала быстро, толчками вздыматься. — Ты жил… Ты мать мою этой своей жизнью в петлю загнал! Чем хвалишься? Как скотина ты жил. А есть другая жизнь — человечья! Вот… потому я там, в партизанах, наверное, что… что нагляделась на твою жизнь. Видела я, как ты на Огневской заимке развратничал. А я хочу по-человечески жить. И ради этого такая… такая кроворубка идет. Люди хотят на земле человеческую жизнь установить. И установят…

— Ой ли? Гляди, не ошибись.

— Установят! А вас выметут с земли, как сор из избы, чтоб не воняли. Вон уж куда загнали вас…

— А и установят — тебя-то пустят ли в эту жизнь! Рано или поздно припомнят, чья ты дочь.

— Припомнят… всегда будут помнить, не чья я дочь, а каков я человек, достойна ли этой жизни. И пустят. А ты, Иван, — повернулась она вдруг к окошку, где тот сжигал самокрутку за самокруткой, — ты подумал бы об этом. Они отца твоего повесили. А недавно мать твоя… не перенесла такого горя она…

— Мать? Мать… — Иван вскочил и замер, не чувствуя, что окурок жжет ему пальцы.

— Замолчи-и! — Кафтанов трахнул о край стола тяжелой глиняной миской — будто звонко лопнуло дерево на морозе, под ноги Анны полетели черепки. Подскочил к ней, протянул к ее горлу волосатые руки.

— Михаил Лукич! — закричал Иван, звякнула выдернутая им шашка.

— Ты… что… это?! — раздельно, в три приема, выдавил Кафтанов.

— Да ведь дочь это твоя. Отпусти ее. Пусть идет куда хочет, — в третий раз сказал Иван, вытер взмокший лоб, бросил в угол шашку.

Кафтанов, грузно ступая, вернулся к столу, сел.

— Ну что ж, пускай идет… Пускай приведет сюда партизан.

— Мы снимемся отсюда, дальше уйдем. Кто нам мешает?

— Тоже верно рассудил… — Кафтанов говорил, а глаза его с толстыми кровяными прожилками ползали по дочери. — С Федькой-то живешь, что ли? — спросил бесстыдно.

— По своей мерке все меряешь. — Анна запахнула на груди кожанку. — Я не скотина какая-нибудь, как… чтоб без свадьбы.

— Как я? Ага. Было уже указано. А свадьба когда?

— А ты не беспокойся, мы тебя позовем, — насмешливо сказала Анна.

Кафтанов держался толстой, в желтых волосах рукой за край стола, будто собираясь отломить кусок тяжелой, залоснившейся до твердости камня доски и запустить обломком в дочь.

— Ладно… Эй, кто там, увести пока! А ты горяч, сразу за шашку, — сказал он Ивану, когда Анну увели.

— Ты ж хотел ее… Мне почудилось…

— Тебе не все равно, коль она…

— Не все равно, — сказал Иван, не поднимая головы.

— Слюнтяй ты в таком разе, — усмехнулся Кафтанов. — Ну, дело твое. А мне что — отпущу. С Федькой пущай живет, с другим ли каким жеребцом…

В течение ночи Иван не сомкнул глаз. «И мать… Тоже, считай, повесили ее», — думал он, лежа неподвижно на конской вонючей попоне. Сердце давило, неприятная боль растекалась по всему телу.

В окна заструился серый утренний сумрак.

Скрипнула кровать, на которой спал Кафтанов.

— Спишь, Иван? — тихо проговорил он. — Пойду посты проверю.

И начал одеваться, стараясь не шуметь. Потом взял в руки сапоги, зашлепал к двери босыми ногами, вышел.

Ничего необычного в том, что Кафтанов собирается проверять ночные посты вокруг деревни, не было — в последнее время, где бы ни стояли, он всегда проверял их или сам, или поручал это сыну Зиновию. Но Ивана с новой силой окатили испуг и тревога.

Эта непонятная и безотчетная тревога возникла у него еще вечером, в тот момент, когда Кафтанов нехорошо ощупывал глазами дочь. И потом Кафтанов вел себя странно, не так, как обычно. Прежде чем лечь, он долго ходил по избе, о чем-то раздумывая. Временами широкий ноздрястый нос его раздувался, подрагивали заросшие волосами губы, глаза сатанели. Но он так ничего и не сказал, завалился на кровать и сразу захрапел.

А теперь вот этот тихий голос, осторожные сборы, чтобы не разбудить его…

Иван вскочил, побежал к окну.

По всей деревне не было ни огонька. Виднелся в сером ползучем мраке угол амбара, в котором держали Анну. Возле амбара стоял запряженный ходок, маячили двое людей. Потом эти двое вывели из амбара Анну, усадили в ходок. Все это Иван не увидел даже, а догадался, сердце его заколотилось. «Куда они ее? Отпускают, что ли? А говорил — посты…»

Иван все глядел в окно, напрягая зрение. Один из людей (по фигуре — сам Кафтанов) тоже сел в ходок, тронул коня. Другой захромал к избе.