Анатолий Иванов - Вечный зов. Том I

И когда стал класть ее на землю, она легла покорно, не сопротивляясь, только сказала негромко и задумчиво как-то:

— Бабу хочешь с меня сделать? Ну, делай. Только помни — этой же ночью я и задавлюсь. Как мамка…

И, перевернувшись на бок, заплакала, тяжко зарыдала, тыкаясь лицом в теплую и пресную травянистую землю.

Она плакала, разметав по земле космы волос, и Федор, не на шутку испуганный ее словами, сразу остывший, глядел на нее и думал: «Задавится… Ей-богу, в мать она. А я потом отвечай. Отец ее тогда кишки мне без всякого суда выпустит. Нет уж…»

Сердце его моталось в груди, как у человека, чудом избежавшего смертельной опасности. «Нет уж, не буду эдак… И без того, кажись, никуда теперя не денется. Вот ежели по общему желанию все у нас произойдет, возьми меня попробуй голой рукой тогда, Михаила Лукич…»

Она рывком приподнялась на коленки, отшатнулась подальше, в кустарниковые заросли.

— Уходи! — воскликнула она, сверкая мокрыми глазами. — Зачем пришел? Опозорить меня захотел?

— Нет, Анна. Я по-хорошему.

— Врешь! Врешь!

— Если б по-плохому хотел, что мне твои слова? Не поглядел бы. — Он помолчал, посидел, облокотись о свои колени, свесив голову. — Ну ладно, уйду. — И стал подниматься. — Может, встретимся где когда? Скажи. Твое слово, Анна…

Он ждал стоя. Анна молчала. Тогда он медленно пошел прочь.

— Постой… — прошептала она. Он остановился, вернулся. Еще тише, словно ветерок дунул, она произнесла: — Сядь…

И когда он сел на прежнее место, она всхлипнула, точно ее душили, одновременно качнулась к Федору, упала ему на колени, забилась в них выкрикивая:

— Дура я, дура, бесстыжая дура!

А Федор гладил ее по острым плечам и улыбался.

В глухом углу бывшего сада, заросшего теперь лопухами и жгучей крапивой, Федор ж Анна просидели около часа. Они ничего больше не говорили. Он все гладил и гладил ее по плечам, и она успокоилась, затихла, как ребенок.

— Не верю я, что ты меня… что по-хорошему. Вон сколько девок кругом… красивых, — сказала она.

— Девок много. А меня к тебе только тянет… С Ванькой-то что у тебя? Как теперь? Я ведь не отступлюсь.

— Да что — Ванька?! Что — Ванька! — дважды воскликнула она.

Луна поднялась высоко, когда Федор вспомнил, что его ждет Инютин.

— Это не ты, а я не верю, Анна, — сказал Федор.

— Во что?

— Да во все… дальнейшее. Так, потискаемся друг к дружке, да и горшки врозь. Разве отец твой отдаст тебя… за своего работника?

— Шибко-то я его согласия добиваться не буду… ежели…

Ответ ее не понравился Федору. Совсем не понравился. Он сказал:

— Нет, нельзя так. Что мы, нехристи какие, чтоб без родительского благословения?

— Благословит. Куда денется!

Вот это было уже лучше…

Инютин Демьян встретил Федора недовольным кряхтеньем.

— Я думал, уж не придешь нынче. Зориться, гляди, начинает. Все по девкам шаришься?

— Что мне, молодому? Запретительно, что ль?

— Кхе-кхе, это верно. Вот тут есть одна девка-ягодка… дочка вдовы Настасьи…

— Анфиска, что ли?

— Она.

— Зеленовата пока.

— Они, такие-то, зеленоватые, куда послаще переспелых. Не знаешь?

— Не пробовал. — Федор сел у стола.

— Ну, попробуй.

— Ишь ты. Сам лучше.

— Сам-то я с усам, да чем усы длиньше, пробовалка короче.

Разговор шел в шутливом тоне, Федор не придавал ему никакого значения. Деревяшка Инютина валялась возле кровати. Демьян прыгал по комнате на костылях, волоча пустую кальсонину по полу. Он подскакал к висевшему на стене пиджаку, вынул замызганный бумажник, начал рыться в нем.

— Бери, — сказал Инютин, бросая на стол четыре смятых десятки. — Задарма деньги.

— Это… как? — Федор бессмысленно переводил взгляд с денег на заросший желтым волосом рот Демьяна и обратно на деньги. — За что же столь?

— За дело, ради которого я тебя из тайги вызвал. Это задаток пока. Исделаешь — еще столь получишь.

Пальцы Федора затряслись, он потянулся к бумажкам, но отдернул руку. И в голове что-то плескалось, не то горячее, не то холодное.

— А что я должен сделать? — прохрипел он.

— Здрасте! — недовольно мотнул головой Инютин. — Я ить сказывал. Об Анфиске-то.

— Что — об Анфиске? — тупо уставился на него Федор.

— Спортить, грю, девку надо. Балда непонятливая, — спокойно теперь проговорил Инютин, усаживаясь на другом конце стола.

Федор начал подниматься. Поднимался он тяжело, упираясь в кромку стола, чувствуя, как волнами что-то хлещет в груди — не то горячая кровь, не то просто жар.