Алексей Иванов - Земля — Сортировочная (сборник)

— Теперь гладь руку, гладь!.. Смотри на руку!.. Теперь лицо подними и посмотри на нее тоскующе!.. Тоски во взгляде побольше, побольше!.. Да что за бездарь!.. А руку продолжай гладить!..

— Не, — негромко сказал Николай Марков. — Гладить больше не надо.

— Теперь говори тихо, с придыханием: я давно хотел — пауза — сказать тебе…

— Я давно хотел, — прошептал Маза и мигнул, — сказать тебе, Ирочка…

— «Ирочка» не надо! — крикнул Свинья.

— Надо, — твердо возразил Николай.

— Не надо, не надо, замолчи, не вмешивайся, понял?.. Дальше говори: что я… тебя…

— Что я… тебя…

— А теперь одними губами: люблю…

— Люблю…

— Не шепчи, дурак, а вообще без звука!..

«Люблю», — беззвучно сказал Маза.

— А теперь порывисто обнимай и целуй в щечку!..

— Нет!.. Нет, погоди, Маза! — закричал Николай. — Надо целовать руку!..

— Да что ж ты встреваешь–то всю дорогу, проклятый тупица!.. — возмутился Свинья.

Маза облизнулся.

— Целуй!! — хором закричали Свинья с Николаем, а затем, разбившись на два голоса, стали давать взаимоисключающие команды.

— Встань на одно колено, целуй ручку! — кричал Николай.

— Целуй в щечку, глубже дыши, глаза закрой! — орал Свинья.

Николай рассвирепел и оттолкнул Барабанова, и они сцепились. Градом посыпались разные «дам в дыню», «щетиноголовые акселераты», «кабаны–альбиносы», «циркулеобразные имбецилы», «белобрысые боровы», «ничтожные стихоплеты», потом какие–то «Витьконенавистники» и «Витькопоклонники» и, наконец, совершенно неизвестные «бараны с мокрыми носами».

Тут Бобриска соскочила с бревен и бросилась бежать.

— Стой!.. — завопили Николай, Свинья и Маза и кинулись вдогонку.

Они обежали домик и устремились на луг, и их, как снегом, занесло солнечным светом.

Маза и зелье

Прибор для изготовления приворотного зелья напоминает тривиальный самогонный аппарат. Я так и говорю Таньке, а она отвечает:

— Дурак, я взяла его в лаборатории, надежная машина. А ты дурак.

Я не спорю. Я тащу эту штуку на спине, обвязав ее бельевой веревкой. Из–под веревки то и дело выпаливаются какие–то резиновые трубки, и Танька оправляет их обратно. В одной руке она несет авоську с двухлитровой банкой изумрудной жидкости, — первичным экстрактом из собранных мною трав, настоянным на рассветном солнце. Идем мы не на Багаряк, а на ЛЭП, где Николай Марков наломал для меня семилетнего сухостоя. Ночь вокруг хрустальная, граненая, черная–черная, без тени синевы. Над верхушками деревьев изъеденный лунный плуг вспахивает небесную целину и засевает ее сверкающими зернами.

— Ну–ка погоди… — вдруг шепчет Танька, хватая меня за рукав и прислушиваясь, а потом толкает в придорожные кусты.

Недовольно ворча, я залезаю туда, ставлю перегонный куб на землю и сажусь на него.

Танька поднимает с обочины камень и на корточках прячется в бурьяне.

Не проходит и десяти секунд, как из–за бугра выныривает пучок света, и вслед за ним на вершину холма выкатывает злополучный троллейбус. Танька пулей вылетает ему навстречу и заносит камень над головой. Троллейбус, взвизгнув, тормозит, глядя на Таньку фарами.

— Чего надо? — грозно спрашивает Танька. — Чего ездишь? Чего вынюхиваешь?

Троллейбус, взвыв двигателем, неожиданно кидается назад, и Танька молниеносно швыряет булыжник. Трещины звездой брызгают но правой половине лобового стекла, и троллейбус останавливается, с грохотом роняя на землю свои рога–усы. Немного постояв, Танька медленно подходит к нему, трогает трещину пальцами и спрашивает:

— Больно?..

Усы на земле дергаются.

— Прости… — просит Танька и гладит троллейбус по морде. — Ну, я не хотела… Ты прятался, прятался… Боялся?

Троллейбус, кивая, покачивается на рессорах.

— Это Тимофей тебя напугал? Обещал усы оборвать и в парк сообщить? Так он ругался, ты не обращай внимания… Ему, наверное, уже миллион лет… Ты гуляй, где хочешь, только договорись с нашими… А то в прошлом году один «жигуленок» украл все запахи с Бабкиного луга… Ну, не плачь, не плачь… — Троллейбус водит дождевиком по разбитому стеклу. — Не обижайся, ладно?.. Ладно? И не прячься больше, договорились?

Танька отступает, давая троллейбусу дорогу.

До ЛЭП мы идем молча.

Костер разгорается быстро, сноровисто, словно где–то в ином измерении долго ждал, когда же его начнут разжигать, и вот дождался. Пока огонек маленький, мы устанавливаем над ним наш аппарат на четырех покосившихся ножках, расправляем шланги и пристраиваем на валун резервуар. Из кучи дров начинают вылезать мощные огненные гребни. Дрова трещат, проваливаются, сыплют искрами. Перечеркивая созвездия, к небу поднимается хвост волокнистого дыма.