Алексей Иванов - Земля — Сортировочная (сборник)

— Я не дурак, чтобы на ягоды вставать. Я рядом стою, да будет тебе известно, и кушаю их сбоку, аккуратно.

— Безнравственно жрать ягоды, найденные человеком, которого ты в душе ненавидишь.

— Ты, Витька, ктырь, заявляю тебе в очередной раз. Но ведь, помимо этого, ты не имеешь морального права реагировать на мои эскапады, так как, согласно твоему заявлению, ты меня не замечаешь.

Свинья и Витька углубились в препирательства. Спор их все ожесточеннее касался вопроса критериев нравственности и глупости.

— Что это у тебя, Николай, за царапины на груди? — спросил Внуков, подходя поближе вместе с Ричардом.

Эти царапины Николай заработал утром, когда за ЛЭП ломал для Мазы и зелья семилетний сухостой.

— Медведь задел, — разъяснил Николай Марков. — Я стремительно убегал, а он задел тяжелой когтистой лапой.

Ричард недоверчиво фыркнул.

— Как же он тебя по груди задел, если ты убегал? — удивился Внуков.

— Он сзади и поцарапал, — мрачно ответил Маза. — Только на неприличном месте. Это место Николай не мог показать, поэтому точно так же себе грудь расцарапал.

Ричард сразу понял, как ловко его выставили дураком, и на глазах его блеснули слезы.

На биостанцию они возвращались той же дорогой. По одну сторону плотины светилась туманная гладь водохрана в сиреневой тени и кричали речные птицы в валунах, по другую к знойному мареву над долиной примешалась сигаретная синева начинающею сгущаться вечера. Облачный дредноут теперь переплыл полнеба и висел на юге. На шоссе Маза увидел возвращающуюся с купанья Таньку–ведьму, с полотенцем вокруг талии и в кепи. Оставив друзей, он нагнал ее и пошагал рядом.

— Почему молчишь? — спросил он.

— Стихи сочиняю, — ответила Танька.

— Прочитай, — попросил Маза. Танька не стала ломаться:

— По песчаному карьеру бегают собаки

И валяются на солнце рыжим брюхом вверх.

В небеса ныряют птицы, и в седой папахе

Доживает одуванчик свой короткий век.

Мимо поля, мимо сада наш автобус дачный

Прочь из города, из ада, где давным–давно

Лето нежится на крышах, голуби кудахчут

И идет в кинотеатрах скучное кино.

А за городом, знакомым, точно «буки–веди»,

По ночам, как будто вздохи, травы шелестят,

Звезды прыгают с подножек поездов–созвездий,

Одуванчик шлет куда–то боевой десант.

Там, на воле, встретит ветер, зацелует платье,

Солнце спустится с престола к светлому крыльцу.

Со всего разбега кинусь к озеру в объятья

И прижмусь к его родному, мокрому лицу.

И того, к кому летела и кого любила,

Я увижу в сизых буклях облачных седин:

Рыжий клоун августейший, Августин мой милый,

Конопатый император солнечных долин.

— Вот так! — после паузы сказала Танька и, не прощаясь, свернула в ворота биостанции.

Маза и источник времени

Уже примерно час мы с Танькой идем по лесу на Источник Времени. Лес сосновый, чистый, светлый, наполненный изменчивым лунным дымом, словно опутанный паутиной. Мы шагаем по пояс в папоротнике по корням и шишкам. В небе несутся рваные, полупрозрачные, клочковатые облака. За ними то разгорается, то меркнет большая–большая луна. Она такая большая, что кажется, будто она приблизилась к Земле, и деревья, подчиняясь ее сияющему тяготению, потянулись к ней.

— Фляжку не посеял? — спрашивает Танька.

Я трогаю пузатую армейскую фляжку в брезентовом чехле, засунутую в карман штормовки, и говорю:

— Нет. А что, Тань, время жидкое, что ли?..

Танька не отвечает.

— Стой! — вдруг восклицает она, резко останавливается и тормозит меня: — Что там впереди видишь?..

Робея, я всматриваюсь в сумрак, но вижу только круглую и чистую, будто подстриженную, поляну, а посреди нее — шарообразный куст. Больше ничего нет, но мне становится тревожно. Я делаю шаг вперед, и Танька вцепляется в меня.

— Куда поперся, идиот!.. — шипит она. — Эта поляна — дикая, замотает — костей не собрать!.. Кто на нее выйдет — про все забывает, так и чешет без остановки, пока не сгинет в лесах, если на людей не наткнется!..

— А обойти ее?.. — шепотом спрашиваю я, и в горле сухо.

— Обойти… — ворчит Танька. — Она блуждающая, понимаешь?.. Может, она за нами охотиться начнет?.. Как вывернется под ноги — и все, финиш…

Мы до сих пор стоим у сосны.

— Ладно… — Танька машет рукой. — Авось…

Нам повезло, авось не подвел. Лишь один раз далеко в стороне мы увидели прогал в сосновых кронах. И снова мы шагаем по серебряным папоротникам.

Вот впереди сверкает река, и мы выходим на невысокий, но крутой обрывчик, заросший маленькими елочками. Река лежит перед нами антрацитово–черная, неподвижная, лакированная. Лунный диск плавает на ее поверхности. Смутное небо сводом перекрывает вышину. Мне дико и неуютно.