Эльфрида Елинек - Пианистка

Клеммер хватает Эрику руками, а она пытает его, успел ли он прочесть письмо. «Вы уже прочитали мое письмо, господин Клеммер?» — «К чему нам какие-то письма», — говорит Клеммер, ощупывая любимую женщину, которая облегченно вздыхает, поняв, что письмо он еще не читал. С другой стороны, она опасается, что он не будет следовать правилам игры, которые она изложила в своем письме. Два человека, сошедшиеся в любовном клинче, еще до начала боевых действий ошибаются в том, чего они хотят друг от друга, и в том, что они друг от друга получат. Недоразумение приобретает твердость гранита. Она не ошибается по поводу матери, которая резко отреагирует и немедленно вышвырнет вон лишний элемент (Клеммера). Элемент, который является ее полной собственностью, ее единственной радостью (Эрику), она оставит у себя. Эрику тянет то в одну, то в другую сторону. Она проявляет крайнюю нерешительность. Клеммер решает, что причиной нерешительности является он, и этим очень гордится. Он слегка подсобит ей принять решение. Он осторожно снимает с головы своей добычи ковбойскую шляпу. Какая неблагодарность по отношению к шляпе, которая в любой толпе служила привычным дорожным указателем, была путеводной звездой для трех волхвов, к шляпе, мимо которой никто не мог пройти, не отпустив язвительного замечания. Шляпу замечали сразу и сразу приходили в дурное настроение, хотя дурное настроение не всегда относили на счет шляпы.

«Здесь, на лестнице, мы одни, и мы играем теперь с огнем», — взывает Клеммер к женщине. Клеммер предостерегает Эрику: нельзя постоянно пробуждать в нем желание и потом удаляться на недосягаемое расстояние. Эрика смотрит на мужчину, который должен уйти, потому что ему нужно остаться. Женщина незаметно расцветает под слоями подарочной упаковки. Этот цветок не приспособлен к суровому климату страсти, он не пригоден для долгого нахождения на лестничной клетке, ведь растению нужен свет, нужно солнце. Лучшее для него место — рядом с матерью перед телевизором. Эрика бесстыдно выныривает из-под новой шляпы, снятой с ее головы, и лицо существа, которое обрело своего хозяина, пылает нездоровым румянцем.

Клеммер не чувствует вожделения по отношению к этой женщине, однако он уже давно намеревается в нее войти. Игра стоит свеч, стоит натраченных на нее слов любви. Эрика любит молодого человека и ждет, чтобы он ее вызволил. Она не подает знаков любви, чтобы не потерпеть поражение. Эрика хочет проявить слабость, но намерена сама определять степень своего поражения. Она все описала в письме. Она хочет, чтобы мужчина буквально высосал ее всю, пока она совсем не исчезнет. Под ковбойской шляпой соединяются жажда невинности и страстного прикосновения. Женщина намерена смягчить в себе то, что за долгие годы окаменело, и если мужчина поглотит ее целиком, ей это только на руку. Она хочет полностью раствориться в мужчине, но так, чтобы он этого не заметил. «Разве ты не замечаешь, что мы одни на целом свете?» — беззвучно спрашивает она мужчину. Мать уже ждет наверху. Дверь вот-вот откроется. Дверь не открывается, мать пока еще не ждет.

Мать не чувствует, как ребенок пытается разорвать домашние путы, пройдет еще полчаса, прежде чем она это увидит и почувствует. Эрика и Клеммер могут спокойно выяснять, кто кого любит больше и кто в этой паре занимает более слабую позицию. Эрика, ссылаясь на свой возраст, делает вид, что любит меньше, потому что в прошлом она уже знала любовь. Клеммер любит ее больше, чем она его. Эрику и нужно любить больше. Клеммер загнал Эрику в угол, для бегства остался только один лаз, который ведет прямо в осиное гнездо на втором этаже; дверь туда видно с лестницы. Старая оса за дверью гремит кастрюлями и сковородками, им ее слышно, виден и ее силуэт в освещенном окне кухни, выходящем на площадку. Клеммер приказывает. Эрика подчиняется приказу. Она устремляется навстречу катастрофе, это ее главная и самая притягательная цель. Эрика смиряет характер. Она подчиняет свою волю, которой до сих пор всегда распоряжалась мать, передает себя, словно эстафетную палочку, Вальтеру Клеммеру. Она прислоняется к перилам и ждет, какое решение примут по ее поводу. Она отдает свою свободу, выдвигая условие: все усилия любви Эрика Кохут употребит на то, чтобы этот юноша стал ее повелителем. Чем больше власти он над ней получит, тем в большей степени он станет ей послушным. Клеммер будет ее полным рабом, когда они, например, поедут в Рамсау, чтобы совершить там прогулку в горах. При этом он будет считать себя ее господином. Так Эрика распорядится своей любовью. Это единственный путь, чтобы любовь не сошла на нет раньше времени. Он должен быть уверен: эта женщина полностью отдалась в его руки, и при этом он переходит в ее владение. Так она себе все это представляет. Из этого ничего не выйдет, если Клеммер прочитает письмо и отнесется к ее затее отрицательно. Из отвращения, стыда или страха, в зависимости от того, какое чувство в нем возобладает. «Все мы люди-человеки, а потому далеки от совершенства», — говорит Эрика утешительные слова, глядя в обращенное к ней лицо мужчины, в лицо, на котором она как раз собирается запечатлеть поцелуй, в лицо, которое смягчается, почти тает под взглядом учительницы. «Иногда мы терпим в наших делах неудачу, и я почти верю в то, что эта принципиальная неудача и есть наша последняя цель», — завершает фразу Эрика. Она не целует его, а звонит в дверь, из-за которой почти мгновенно появляется расцветшая физиономия матери, демонстрирующая и ожидание, и злость на того, кто позволил себе нарушить ее покой. Лицо ее мгновенно увядает, когда она замечает довесок, повисший на дочери. Довесок знает свой аэропорт назначения: квартира Кохут. Самолет заходит на посадку. Мать застывает в неподвижности. Ее грубо извлекли из-под теплого одеяла, и вот она в ночной рубашке стоит перед огромной гогочущей толпой. Мать глазами спрашивает дочь, что здесь делает незнакомый молодой человек. Этим же взглядом мать требует, чтобы молодой человек удалился, ведь он пришел не за тем, чтобы списать показания с электросчетчика или со счетчика воды, и просто так его со счетов не спишешь. Дочь отвечает: ей нужно кое-что обсудить со своим учеником, и ей, вероятно, лучше всего пройти с ним в свою комнату. Мать подчеркивает, что у дочери нет своей комнаты, ведь то, что она в своей мании величия называет собственной комнатой, на самом деле тоже принадлежит матери. «В этой квартире, пока она еще моя, мы все решаем вместе», — говорит мать. А потом мать озвучивает принятое решение. Эрика Кохут запрещает матери войти в комнату вслед за дочерью и ее учеником, иначе ей будет худо! Дамы обходятся друг с другом враждебно и кричат друг на друга. Клеммер ликует, мать артачится. Мать сбавляет тон и говорит почти беззвучно, что в доме мало еды, ее хватит на двух скромно питающихся женщин, но ее недостаточно, если к ним прибавится прожорливый едок. Клеммер принципиально отказывается от угощения: «Спасибо, не хочу. Я уже ужинал». Мать теряет выдержку, застывая на месте перед лицом неприятных фактов. Она теряет остойчивость. Любой порыв ветра может сейчас запросто опрокинуть эту шикарную даму, которая обычно бросает вызов любой буре и способна выстоять под самым сильным ливнем, соответственно экипировавшись. Мать стоит на месте, а надежды ее уносятся прочь.