Леонид Левонович - Ветер с горечью полыни

— Айн момент! — Костя вывалился из машины, оставив чемодан, чтобы водитель не сомневался: клиент вернется.

Красивые металлические ворота. На ними было написано латинскими буквами: Стефан Воронин. Справа краснела кнопка звонка. Костя нажал кнопку раз, другой, третий, но никто не выходил. Он оглянулся и увидел, что по улице стремительно приближается стадо коров или быков. Таксист что-то кричал ему, но Костя стоял словно в одеревенении: ноги не слушались его, будто приросли к асфальту. За стадом он заметил Сыродоева и Бравусова, один в темно-зеленой финагентовской фуражке, другой — в красной милицейской. Оба с кнутами в руках. Костя увидел, что к нему мчится огромный разъяренный бык. Он рванулся изо всех сил и перескочил через ограду. Но зацепился штаниной за острый, как пика, штырь, располосовал штаны, поцарапал колено. К тому же упал Костя на клумбу, где росли какие-то колючие цветы, должно быть, розы. Костя до крови исцарапал руки. Выругался от злости и отчаяния. Таксист громко засигналил. Костя… проснулся.

Лежал в тишине. Слыша, как такает за грудиной сердце. В ушах будто засел резкий звук клаксона. Во рту все пересохло. Босиком протопал на кухню, зачерпнул ковш воды, жадно выпил. Когда снова умостился на кровати, подала голос Аксеня:

— Не спишь, Костя? Что-то ты кричал во сне. Стонал, матерился.

Костя приподнялся на кровати и рассказал жене увиденный сон. Она выслушала, зевнула, сказала:

— Кабы ж не твоя глотка луженая… Собрали б денег. Мог бы съездить. А то и вдвоем бы… Теперь же можно. Не нужно никаких там характеристик. Плати деньги, оформляй визу или покупай туристическую путевку и езжай. Хоть бы мир посмотрели. Как люди живут. Так же света белого не видишь через водку.

— Ксеня, ну ты ж сама понимаешь… Не во всем я виноват. Так у нас жизнь сложилась… А с охотой подвели. Обманули. Ну, не лезть же мне живым в могилу.

— Костя, милый. Я про ето не говорю. Не принимай так все близко к сердцу.

Аксеня поднялась, протопала по хате, легла с ним рядом. Ее сильно впечатлили слова: «Не лезть же мне живым в могилу». Она просунула теплую руку под Костину голову, прильнула всем телом. Костя ощутил знакомый и родной запах ее волос, груди, начал осторожно гладить, ощущая заскорузлой ладонью мягкость и гладкость кожи выше колен. Рука скользнула еще выше, нежно дотронулась до тугого круглого живота, в котором так и не смогла зародиться новая жизнь.

Жена прижалась плотней, чмокнула его в щеку. Костя ощутил давно забытую волну нежности к Аксене, очень захотелось близости. Он начал горячо, жадно целовать жену, но его детородный орган даже не шевельнулся. У них ничего не получалось. Аксеня грустно вздохнула:

— Отпил ты, Костичек, свою мужскую силу.

— Это не от пьянки.

— А от чего же?

— От работы тяжелой. От харча слабого. С малых лет вкалывал. То на плугах, то на тракторе, то на комбайне. От темна до темна. А бывало, и ночью пахал. Без выходных. Без отпуска.

— Разве другие трактористы меньше работали? Всем хватало.

— Были у меня три счастливых года. Ну, когда в армии служил. Одна была беда: очень к девкам хотелось, — улыбнулся Костя. — И с тобой первые годы… Особенно первый, медовый. Ты сама говорила: у нас не месяц, а целый год медовый. А потом начали горевать, что нет у нас дитенка.

— Правда, Костичек. Я все помню. Воспоминания про первый наш год греют меня всю жисть. Ну, не переживай. Как-то ж выберемся из етой ямы. Еще ж не старые. Будем жить. Который же ето час? — Аксеня щелкнула выключателем, под потолком вспыхнула яркая лампочка без абажура. — Три часа. Еще рано. Сянни суббота. Можно малость позже поспать.

И она вскоре заснула. А Костя так и провалялся до утра. Тяжкие мысли ворочались в голове, словно камни жерновов. К прежним горьким мыслям добавилась новая болячка: не смог приласкать жену. Неужели все? Кончился мужик Костя Воронин. Теперь его место в постели занял импотент. Как в том старом анекдоте, когда жена жаловалась парторгу, что муж с ней не спит, завел любовницу, а муж оправдывался, что он — импотент. «Ты прежде всего — коммунист», — втолковывал парторг. Эту шутку когда-то рассказал после партсобрания Иван Сыродоев. Тогда все хохотали. И Костя громко смеялся.

Как все поменялось! И парторгов нет, и Советского Союза нет. И для Кости жизнь лучше не стала, а наоборот — сделалась невыносимой. И с каждым днем все хуже и хуже. А у него ж было много радости с Аксеней. Они не опасались беременности — она для них была желанной. Они жили как хотели и сколько хотелось… Теперь он годен только на поцелуи. Вот тебе и «Бесоме мучо…»