Энсон Кэмерон - Жестяные игрушки

— Угребывайте, — говорит ему отец.

Агент Уокер у южного угла нашего дома смеется.

— Заметано. Прекратить огонь, — говорит он. И поднимает руку в жесте «пока», и уходит вдоль стены дома в направлении нашей парадной калитки. Человек у северного угла дома тоже смеется и откидывает голову назад. По обе стороны от его носа отражаются клубящиеся облака, словно его очки — это окна, а внутри его головы еще одно небо. Потом он поворачивается и скрывается из виду.

Дин Фриберг остается с нами один. Покинутый.

— Унтер… Унтер… Унтер…

Это Ромео Альотта зовет меня со своего двора по ту сторону переулка. Весь их задний двор — это сплошной зеленый цемент за исключением редких квадратных отверстий, в которых они сажают помидоры, и помидоры у них вырастают такие, каких нигде больше не отведаешь, и других редких квадратных отверстий, из которых у них растет виноград, полностью закутанный в мелкую железную сетку от птиц. Он выкликает мое имя, приглашая меня зайти к ним в гости, чтобы отведать фасоль, которую готовит его мать. Я даже отсюда слышу запах этой фасоли в соусе из козьего масла с перцем. Мать Ромео из тех невежественных крестьянок, которые из самых примитивных овощей могут приготовить нечто такое, ради чего стоит лезть через два забора.

Дин Фриберг поворачивает голову и прислушивается к этому голосу из переулка. К «Унтерам», доносящимся с той стороны. Потом поворачивается обратно к нам и смотрит на нас по очереди.

— Ладно, — говорит он. — Я вряд ли могу расценить ваше «угребывайте» как адекватный ответ на мои заботы. И раз уж вы ответили мне «угребывайте», я вынужден считать вас с Хантером актуальной угрозой. Мне придется вывесить в канцелярии Премьера номер вашего почтового отделения. Мне придется потребовать, чтобы вся корреспонденция, исходящая из этого почтового отделения, уничтожалась непрочитанной, мистер Карлион. Целиком и полностью. Вы не сможете отправить никакой корреспонденции в адрес нашего Премьер-министра ни с одного из известных вам почтовых ящиков. Никому из ваших знакомых не удастся нашему всенародно избранному главе государства даже поздравительной открытки послать. И все из-за вас с Хантером. Ваши друзья и соседи лишились своего демократического права. Весь ваш почтовый участок. Вот так вот.

Он медленно отступает к распахнутой настежь калитке. Он пятится, высоко поднимая ноги, словно какая-то болотная птица из фильма Дэвида Аттенборо, прокрученного задом наперед. Мы смотрим, как съеживаются и исчезают наши отражения в его зеркальных очках.

Дин Фриберг уже в переулке, огороженном серыми деревянными заборами и бурыми от ржавчины заборами из профилированной жести, заросшем по колено желтеющей травой, в которой пробиты редкими машинами два параллельных следа от шин. С противоположной стороны переулка валяется ржавый сломанный холодильник, в котором мяучит целый выводок котят. Я перебью их всех, каждого по-своему, если только смогу добраться до них.

— Унтер… Унтер… Унтер…

Я пытаюсь представить себе, каково ощущать себя в этом переулке человеку в начищенных до блеска черных ботинках, в костюме, с пластиковой карточкой-удостоверением. Ты здесь — как пришелец из другого мира. Котята в холодильнике — и то уместнее здесь, чем ты.

После того как трое мужчин, прилетевших на самолете из Канберры из-за моего злобного письма, ушли, мы с папой устраиваем прогулку быстрым шагом вокруг квартала. Мы всегда так делаем, когда со мной случается что-то, что требует разговора серьезнее, чем просто «Человек человеку волк, Хант». В данном случае это дает мне понять еще, что «это» случилось со мной, а не с ним.

Чем хуже то, что случилось, тем быстрее мы идем. Сегодня мне приходится почти бежать. Первые слова он произносит, когда мы идем уже перед Принсесс-парком. Он смотрит сквозь кусты на насыпи, останавливающей каждый второй паводок, и говорит мне:

— Выгоню я «Вольво» из «Грузобъединенных Наций», Третья передача у них ни к черту не годна. И «Форда» тоже. Ну его в задницу. С передачами у них все в порядке, у этих янки. С этим-то никаких проблем. Но больно народ у них говеный.

Мы идем мимо светло-кирпичного дома Макдоннеллов. Дом называется «Киа-Ора», и их черный, пузатый, как бочонок, пес по кличке Листон выбегает к ограде, и скалит свои желтые огрызки клыков, и несется перед нами вдоль забора, виляя хвостом, к своей заветной дыре, откуда он может смотреть на нас мутными глазами и поливать нас хриплыми собачьими ругательствами.