Михаил Нисенбаум - Почта святого Валентина

— У тебя масса, это бросается в глаза.

Звонарев просил встретиться с ним «ради жизни на земле». Во время разговора на пароходе Стемнин никак не мог сосредоточиться на Никогосовых: набрасывал в уме первое письмо, которое он напишет Варе от собственного имени.

Вернувшись домой, он чувствовал жар лица — то ли от речного загара, то ли от тревоги. Ему следовало стряхнуть с себя все чужие черты: автор этого письма должен быть равен самому себе, без всяких примесей и влияний. Вздохнув, Стемнин принялся писать:

«Здравствуйте, Варя!

Пишу вам по личному делу. То есть по делу, к которому у меня очень личное отношение.

Есть у меня друзья, которые вот-вот должны стать мужем и женой. Вы, Варя, с этими людьми незнакомы, но, если бы вам случилось оказаться в нашей компании хотя бы на полчаса, вы полюбили бы их сразу и навсегда, как люблю их я.

Знаете, бывают такие личности, которые располагают к себе мгновенно, без всяких усилий, хитростей и приемов. Чем? Своей искренностью, забавностью, легкостью, не знаю чем. Вот у розы есть запах, ее природное свойство, она нисколько не заботится о том, как ей пахнуть. И никому не нужно объяснять, почему и как розы пахнут утренней свежестью, чистотой и каким-то другим временем, в котором нет ни понедельников, ни вторников, ни зим, а только свидания, дни рождения, свадьбы. Вот точно также у Гоши и Нюши есть это природное обаяние, которому невозможно и неохота противиться — они нравятся так же естественно, как роза отдает свой аромат».

Стемнин встал и вышел на балкон. Он представил, как девушка читает его слова, потом достает вложенные между страницами книги предыдущие письма. Что произойдет дальше? Дрожь пробежала по спине и перекинулась на листья березы, которые вот-вот примутся желтеть. Продолжит ли она обе переписки? Не станет отвечать ему? Наоборот, откажется от отношений с Веденцовым? А если Валентин узнает причину? Отвернется и забудет? В это не верилось — на одной только «Почте» целый сыскной отдел под управлением господина Чумелина. Они за пару дней повытаскивают скелеты из шкафов, благо все шкафы под рукой. Например взломают Варину почту.

«Ты соображаешь, что делаешь? Собираешься отбить девушку у миллионера. И не у какого-то там восьмидесятилетнего каплуна, которому ни до чего нет дела, не у добродушного мифического толстячка в соломенном канотье, а у беспощадного бешеного бойца. Того, кто к своим миллионам пробивался в суровое время — через сколько лихих голов? У таких людей нет за спиной трех веков устоявшегося привычного богатства, они все завоевывали сами и еще не разучились воевать. Здесь к тому же — не Дания и не Швеция. Здесь Россия, где правопорядок защищает только тех, кто в списке, да и их-то кое-как.

Разве тебе неизвестно, что Веденцов хищник, что он жесток до самозабвения, до истерики, и от своего не отступится? Считаешь, что ты, хилый гуманитарий, бывший преподаватель культурологии, автор нежных строчек, справишься с таким соперником, даже не будучи вполне правым? Не говоря уже о разнице сил и ресурсов. Да он только бровью двинет — и останутся от тебя одни анютины глазки на Востряковском кладбище. К тому же это ведь не тысяча долларов, не акции, не отель, за которые он легко свернул бы шею кому угодно. Это — девушка, в которую он влюблен. А ты намерен унизить его как мужчину. Не сходи с ума, дурачок, подумай о здоровье и о душе. Пиши чужие письма, получай зарплату и жди свою девушку. Свою, понимаешь? Не эту!»

Он поглядел на неоконченное письмо как на бомбу замедленного действия, которую едва не привел в действие. Но не успел он мысленно отказаться от своего плана, как почувствовал безысходную тоску. Чьи чувства были в его письмах? Какова была бы цена этих слов, если бы они не задевали его самого! Он — не передатчик, не переводчик, не переносчик. Здесь, в письмах Варе, которую поначалу приходилось дорисовывать от челки до кончиков пальцев, было его сердце, оно билось в словах не слабее, чем в груди. Какая разница, откуда его вырезать — из тела или из речи. Да, он сам загнал себя в ловушку. В конце концов, выбор за Варей. Думая так, он не мог разобраться, чего ему хочется больше — ее любви или своего спасения. Но, когда Стемнин снова сел за стол и продолжил писать, он чувствовал, что каждое движение его «паркера» взрывоопасно:

«Представьте, что значит для влюбленных свадьба, особенно если они шли к ней через множество препятствий, боялись, что все сорвется. Будь у меня девушка, которую я повел бы к алтарю (или хотя бы по ковру в ЗАГСе), я захотел бы совершить для нее чудо или подвиг. Чтобы каждая минута этого дня легла в память, как кольцо в ларец и хранилась там, сияя, долго-долго, всегда. Чтобы в любой момент можно было ее извлечь, полюбоваться и понять: все живо, все цело, ничего не погасло.