Михаил Нисенбаум - Почта святого Валентина

Стемнин сидел на краешке музейного стула и думал, во что же нужно одеться, чтобы его не приняли в такой обстановке за чернорабочего.

В это время подъехал очередной фургон. Из кабины вышли трое крепких мужчин (у одного из них были золотой чуб и черные как деготь усы), отжали какие-то затворы, и вдруг начали двигаться чрезвычайно нежно и медленно: из фургона выкатилась клетка с маленькой тигрицей. Тигрица, совсем еще котенок, прижимала уши и недовольно постукивала по полу клетки мягким полосатым хвостом.

Что чувствует пуля, когда в ее свинцовую пятку вдруг впивается удар вспыхнувшей бризантной взрывчатки, когда она в тот же момент разрывает шеей душащий воротничок гильзы и, обиженно раскаляясь в шахте молниеносного воздуха, рвется к неведомой цели? Нельзя сказать, что выстрел был совсем уж неожиданным — на то, собственно, она и пуля. Но ровно за секунду до этого необратимого события она крепко спала в патроне, патрон — в барабане револьвера, и ее сон мог продолжаться вечно — в самом точном смысле слова.

Праздник на «Почте св. Валентина» выстрелил. И само немыслимое торжество это, и каждый отдельный момент его были частью выстрела, то есть стихийного и необратимого события, изменившего существующий порядок жизни на многие годы.

Метров за сто до особняка переулок был перегорожен невесть откуда взявшимся багряным канатом с пышными золотыми кистями.

Из арки полыхало розовым неоном, и полноводно впадал в небо курортный Гольфстрим струнных. Знаменитый камерный оркестр, где каждый музыкант — виртуоз, играл в саду среди яблонь, статуй и сиреней. И так удручающе сладко свивалось многозвучье, что московский сад сам собою обращался в приморский парк с тропическими запахами и предчувствием накатывающих волн. Не было Малого Галерного, не было Москвы, не было Путина, Государственной думы, не было ни взрывов, ни войн, и казалось, никогда уже не случится ни с кем ничего плохого, никто не заболеет, не состарится, не бросит другого, не умрет.

Стемнин не мог двинуться с места, ждал, когда доиграют серенаду, но надеялся, что она не кончится. Рядом стояло всего человек десять, их было гораздо меньше, чем музыкантов. Видимо, внутри «Почты» происходило нечто несравненно более захватывающее.

Ни разу еще Илье Константиновичу не случалось находиться от музыкантов так близко, что видно было облачко канифоли на лацкане концертмейстера. На какое-то мгновение почудилось, что он находится внутри оркестра и вот-вот нужно будет вступить со своей партией — какой? Стемнин видел расслабленные кисти рук сияющего сединой дирижера. В основном тот двигал локтями и только изредка поправлял что-то в теплом воздухе палочкой и мизинцем. У палочки была точеная выпуклая рукоять.

— А, вот и вы! — закричали из дверей. — Идите же, идите скорей, он вас спрашивал!

Илья Константинович обернулся. Какая-то девушка, в скользком шелке и лиловой со стразами венецианской маске, махала ему рукой. Голос был ему незнаком. Стемнин подошел к дверям, за которыми исчезла маска, потянул с усилием, ожидая увидеть девушку на лестнице. Но не было никакой девушки, не было и самой лестницы, а только поросшие мхом уступы горы, с которой стекал — глазам не верилось! — светло журчавший ручей.

Над вершиной горы сверкали люстры, а на уступах тряслись от смеха два тучных господина.

«Где же этот квартет? — думал Стемнин. — Да и зачем тут какой-то квартет, если во дворе целый камерный оркестр, да еще такой?» В гуле-журчании-смехе он пытался разобрать звуки скрипок, но не сумел.

Улыбаться! Всем улыбаться!

На верхней площадке в толпе зеркал стоял с бокалом шампанского в руке министр культуры и беседовал с Веденцовым. Валентин заметил бывшего преподавателя и показал глазами, чтобы тот подождал. Илья Константинович поклонился разом тысяче улыбающихся бегемотов с тысячей Валентинов и устремился прочь.

Свернул в коридор направо.

Как же ее найти?

Какая она?

Будет ли хоть какой-то знак?

То ли от отчаяния, то ли из любопытства он начал открывать одну дверь за другой. Выходило презанятно: каждая теперь выглядела по-разному и открывала непредсказуемые пространства. Первая по коридору дверь была увита настоящим виноградом — лозу оттягивали живые зеленоглазые гроздья. За ней целовалась парочка, причем у кавалера между фалд фрака проглядывал красный узорчатый хвост. Дамы не было видно — только блеснула в просвет бирюзовая чешуя на прелестном локотке.