Михаил Нисенбаум - Почта святого Валентина

— Евросвидание по-русски.

— А вам, эстетам, подавай какой-нибудь «Вицли-пуцли и сыновья».

— Какие там вицлипуцли? Просто «евро» — пошлость. Банальность, понимаете? Это все равно что к каждому слову прибавлять «наилучший».

— Ну и что плохого?

— Да то, что если все «евро», то это уже бред какой-то. «Евробаня»…

— Нормально: сауна.

— «Евроносок»…

— Вот не надо этого! Не надо! Можете предложить что-то — предложите. А мое в говне валять…

— А если в евро, можно?

Первый рабочий день затягивался, а он даже не написал заявления. И о письме по-прежнему — ни слова. В пепельнице дымилась очередная сигарета.

— Кофе будете? — Веденцов зло смотрел исподлобья.

— Если не сложно.

В кабинет уже в третий раз вошла Ксения с двумя чашками эспрессо. Лучше бы принесла один раз нормальную чашку. Секретарша глядела на Стемнина с тем доброжелательством, с каким в гостях смотрят на неинтересные фотографии. Отхлебнув душистую кофейную пенку, он вдруг испытал чувство жалости к Веденцову.

Спрашивается, как вчерашний безработный в дешевых сандалиях мог жалеть холеного, богатого, сильного человека, хозяина нескольких заводов, банка, гостиницы, роскошного кабинета и двух секретарш? В том и было дело. Стемнин в своем незавидном положении мог часами ерничать, проявлять остроумие, отказываться от принятия решений. А Валентину нужно было каждую минуту думать о бокситах, вице-премьерах, трениях с районной администрацией, о миноритариях и налогах. О секретаршах и о нем, Стемнине.

— Придумал.

— Что еще? — Валентин глянул на Стемнина с болью.

— «Почта святого Валентина».

Все изменилось — сразу. Секунду или две Веденцов молчал, глядя в окно на муравьиное мельтешение города внизу.

— Если у меня и есть настоящий талант, — с расстановкой произнес он, — то это талант видеть людей. В вас я не ошибся. Не ошибся! Постарайтесь и вы не ошибаться.

Стемнин не нашелся, что сказать. Веденцов распахнул дверь, заставил войти в кабинет обеих секретарш и объявил о новом названии. Потом звонил по телефону и восторженно орал кому-то про «Почту». «Гениально? Надо срочно регистрироваться. Скажи Пинцевичу, пусть заказывает таблички, штампы, всю эту галиматью. Хочу герб. Да, и флаг хочу. Хочу серию эксклюзивной почтовой бумаги и конвертов. Подарочную корпоративку? Надо. Когда? Неделю сроку… Как же вы любите тянуть кота… Сказал бы, да тут Илья Константинович сидит. Вы не знаете? Тот самый, который только что придумал нам название. С таким названием не прославиться грех».

Стемнин вдруг подумал, что уж теперь совсем скоро увидит ее, хотя для подобной мысли не было ни малейшего основания.

Рано утром в листве березы под окном велись птичьи речи:

— Че, чувак? Че почем?

— Да ниче, чувиха!

— Че, ваще чик-чик?

— Чушь!

— Ниче не чушь, мичман. Чин-чинарем!

Что такое? Какой еще мичман? Наконец Стемнин решил, что пора проснуться. Будильник должен был зазвенеть только через час.

Идеи копились, деньги извергались. Любая скорость казалась Веденцову слишком низкой. Гоня машину, он кричал:

— Мне уже почти сорок, а я еще не начинал! Как дурак, стою в очереди за билетом на последний сеанс жизни. Вместо того, чтобы войти в зал без билета.

Адский зной. Адвокатская контора. Регистрация. Кожаная дверь, холодные кожаные диваны, кожаный галстук менеджера в юридической фирме. Кожа — от черта. Не чертова кожа — любая, превращенная в отделку, в материал. Да что взять с юристов — они все с чертом в сговоре. На улице давила жара, от которой через минуту начинало темнеть в глазах. Зачем таскать с собой Стемнина? Бывшему преподавателю казалось, что он стал новой игрушкой Валентина.

Начались поиски офиса. Искали особняк или этаж в деловом центре. С кондиционерами, парковкой, выделенной линией интернета. В районе Савеловской нашли неплохой вариант — но уж больно несло соусами с первого этажа. На Песчаных соусом не пахло — зато из-под пола доносились глухие удары, визг и как бы кашель: в полуподвале дневала-ночевала секция не то тейквондо, не то карате. На Фрунзенской дорого и модемный интернет, у Киевского — ни клочка парковочной земли, на Таганке вместо кондиционеров вентиляторы. Объявлений было столько, словно вся Москва разом отказывалась от квартир, мастерских, дворцов, цехов и ангаров.

Заменяя слова перекатыванием желваков и чувствуя тяжесть пота на рубашках, они продолжали колесить по городу. Через три дня злобного стояния в пробках к ним присоединился Пинцевич — недавно нанятый коммерческий директор «Почты».