Василий Аксенов - Логово Льва. Забытые рассказы

В это время над ними послышался нарастающий треск, и по проплешине в метре от них скользнуло вниз со скоростью торпеды бревно в два обхвата.

Гулко ухая, стукаясь о живые сосны, разламывая подлесок, оно ушло вниз.

– Странное явление природы, – пробормотал Ушаков.

– Красиво, правда? – сказал Ожегов. – Красиво оно неслось.

Помолчали-помолчали, блаженно потягиваясь перед последним рывком к снеговой вершине.

Снова послышался треск. Второе бревно, подобно гигантской акуле, неслось прямо на них.

– Ой, Ульян! – шепнул Ожегов.

– Ой! – подтвердил Ушаков.

Они раскатились в разные стороны. Бревно, жарко дыша, прошло между ними. Мох задымился.

– Очень странное явление природы, – сказал Ушаков.

– Странное грозное явление, – ни к селу ни к городу расхохотался Ожегов.

Они встали на четвереньки и поползли по проплешине вверх.

В это время сверху выскочили три черных человека с топорами и ломами, лесорубы-карачаевцы.

– Дурак, башка худая! – закричали они. – На тот свет захотел, дурак большой?

– В чем дело, товарищи? – поинтересовались Ушаков и Ожегов, подползая. Поздоровались за руку, познакомились, угостили «мужественных горян» сигаретами с фильтром «Ява».

– У вас в Москве все такие или через одного? – спросил карачаевец помоложе.

Друзья смущенно хихикнули, поинтересовались дорогой на Али-Хан.

– А Семенчук в курсе? – спросил карачаевец помоложе. Те, что постарше, от изумления позабыли все русские слова.

– В курсе, в курсе, – покивали друзья.

Семенчук как раз «в курсе» не был. После приключения с кабанами он строжайшим образом запретил обоим гуманитариям удаляться от турбазы больше чем на два километра без сопровождения инструктора. Время было весеннее, самое опасное – по всем ущельям «стреляли лавины». Однако что же поделаешь с утренними восторгами, порывами, с видениями заоблачных лугов, с гуманитарными надеждами на неожиданные фантастические встречи.

Молодой человек типа Ушакова и Ожегова до конца своей молодости, то есть лет до пятидесяти восьми – шестидесяти трех, не расстается с фантастическими надеждами. К примеру, садясь в поезд Москва-Симферополь, он склонен думать, что на станции Орел-Второй в его купе войдет элегантная блондинка, «голубые глаза и дорожная серая юбка», и даже если теща его посылает в молочную за диетическими яйцами, он надеется возле метро столкнуться с трагической брюнеткой типа Марии Стюарт, защитить ее от хулиганов, получить удар ножом (неопасный) и тут же улететь с ней в Таллин.

Итак, Ушаков и Ожегов стояли на снежной вершине, на одном из лбов Чернухи, и узкая, показанная карачаевцами тропинка перед их взорами петляла вниз, потом забирала вверх, открывая путь в сказочную страну.

Под ними было плоскогорье, поросшее лесом, прорезанное ртутно-кипучей речушкой, замкнутое двумя горными цепями и поднимающееся к юго-западу, переходящее в царственную, сверкающую ледниками громаду хребта Али-Хан.

Али-Хан закрывал полнеба, невысоко над ним висело солнце. До Али-Хана было рукой подать, и конечно же рукой подать было до Барлахского перевала, которым их столь смехотворно пугал перестраховщик Семенчук, и Али-Хан был хоть и огромен, но царственно-благодушен, зовущ, вполне удобен для путешествия, во всяком случае гораздо удобнее, чем пройденная уже Чернуха.

Молодые люди покурили, поели свиной тушенки, с исключительной точностью определились по карте и бодро зашагали вниз. До заката солнца они решили прийти к Барлахскому перевалу и из «Приюта бодрости» радировать Семенчуку – пусть взовьется.

Упоительный спуск в упоительную долину среди пылающих льдов вызвал усиленную игру воображения. К этому времени мечта молодых людей как-то уже откристаллизовалась, приобрела реальные очертания. Каждый из них видел в одной из бесчисленных горных складок, среди полного безлюдья альпийскую хижину в снежной шапке, из-за которой, естественно, появится, изящно виражируя, очаровательная слаломистка с голубыми глазами. Впрочем, тут же, вспомнив о товарище, каждый из них усиливал воображение, и вслед за первой слаломисткой появлялась и вторая, почти такая же прекрасная. Эти две романтичные сумасбродки, то ли москвички, то ли парижанки, поклонницы модерн-джаза, остроумные чертовки, напичканные стихами современных поэтов, живут в своей хижине совершенно одни, никого, кроме них, в этой хижине черного дерева с зелеными ставнями нет, за исключением восьмидесятилетнего, вернее, девяностодевятилетнего сторожа папаши Карло, играющего день-деньской на волынке, да большого доброго сенбернара.