Ромен Гари - Обещание на заре

Я выполнил для королевских ВВС несколько ночных заданий над Веллингтоном и Бленхеймом, что позволило Би-Би-Си всерьез объявить в июне, что французская авиация, вылетев с британских баз, бомбила Германию. «Французской авиацией» был один товарищ по имени Морель и я. Сообщение Би-Би-Си несказанно воодушевило мою мать. Ибо у нее не возникло ни малейшего сомнения, что означает «французская авиация, вылетевшая с британских баз». Это был я. Позже я узнал, что она не один день расхаживала по рядам рынка Буффа с сияющим лицом и разносила благую весть: наконец-то я взял дело в свои руки.

Затем меня отправили в Сент-Этэн, и как раз когда мы с Люсьеном, получив увольнительную, приехали в Лондон, он мне вдруг позвонил по телефону в гостиницу и сказал, что все будет хорошо, что дух его высок, повесил трубку и застрелился. Я тогда был очень зол на него, но мой гнев недолог, и, когда вместе с двумя капралами меня отрядили сопровождать ящик с его телом до маленького военного кладбища в П., я уже вполне отошел.

В Ридинге бомбежка повредила железнодорожный путь, и нам пришлось ждать несколько часов. Я сдал груз в камеру хранения, и, получив квитанцию по всей форме, мы пошли прогуляться по городу. Город Ридинг оказался довольно унылым местом, поэтому, борясь с его гнетущей атмосферой, нам пришлось выпить чуть больше, чем надо, так что, вернувшись на вокзал, мы были не в состоянии тащить свою ношу. Я кликнул двух носильщиков, доверил им квитанцию и поручил поместить ящик в багажный вагон. Прибыв на место назначения во время полного затемнения и располагая лишь тремя минутами, чтобы забрать тело нашего приятеля, мы ринулись в багажный вагон и едва успели схватить ящик, как поезд тронулся. После еще одного часа в грузовике мы смогли наконец доставить наш груз на кладбищенский пропускной пункт и оставили его там на ночь вместе с флагом, который предполагалось задействовать в церемонии. На следующий день, прибыв на пост, мы обнаружили там оторопевшего английского унтер-офицера, пялившегося на нас совершенно круглыми глазами. Оказывается, поправляя трехцветный флаг на ящике, он заметил там надпись черными буквами, рекламирующую весьма известную марку пива: Guiness is good for you. He знаю, кто тут виноват, то ли носильщики (нервничали из-за бомбежки), то ли мы сами (из-за затемнения), но по крайней мере одно было ясно: кто-то перепутал ящики. Мы, естественно, очень расстроились, тем более что нас уже дожидались капеллан и шестеро солдат, выстроившихся на краю могилы для последнего салюта. В конце концов, заботясь прежде всего о том, чтобы нас не обвинили в легкомыслии, в котором наши британские союзники и без того были слишком склонны упрекать представителей Свободной Франции, мы решили, что отступать уже слишком поздно и что на кон поставлена честь мундира. Я пристально посмотрел английскому сержанту прямо в глаза, тот кратко кивнул, показывая, что прекрасно все понял, и мы, торопливо накрыв ящик флагом, понесли его на плечах к могиле и приступили к погребению. Священник сказал несколько слов, мы отдали честь, вытянувшись по стойке «смирно», в голубое небо грянул залп, и я вдруг так разозлился на своего неверного друга, поддавшегося врагу, наплевавшего на братство и уклонившегося от нашего сурового товарищества, что кулаки сжались сами собой и, если бы горло не перехватило, с моего языка сорвалось бы ругательство.

Мы так никогда и не узнали, куда подевался другой ящик, тот самый. Порой в голову приходят всякие интересные гипотезы.

Наконец меня отправили на тренировочные полеты в Андовер, вместе с эскадрильей бомбардировщиков, которая готовилась лететь в Африку под командованием Астье де Вийята. Тогда над нашими головами разворачивались исторические бои, в ходе которых английская молодежь, с улыбкой противопоставив ожесточенному врагу свое мужество, изменяла судьбу мира. Вот это были ребята! Попадались среди них и французы: Букийяр, Мушотт, Блез… Я не был в их числе. Я бродил по залитой солнцем сельской местности, не отрывая глаз от неба. Иногда какой-нибудь молодой англичанин приземлялся на своем изрешеченном пулями «Харрикейне», заправлял полный бак, пополнял боезапас и снова улетал в бой. Они все носили на шее разноцветные шарфы, и я тоже стал обматывать шею шарфом. Это был мой единственный вклад в битву за Англию. Я пытался не думать о матери и обо всем, что ей обещал. Я также проникся к Англии дружбой и уважением, от которых ни один из тех, кто имел честь ходить по ее земле в июле 40-го, никогда не отступится.